Короче, вы еще не знаете, но к концу седьмого класса мое тело вдруг решило, что пора начать меняться. Сначала было не так уж и заметно, но время шло, и мои изменения уже было трудно скрывать под школьной формой. Благо учебный год подходил к концу, и я молилась, чтобы никто в классе не заметил мои метаморфозы, ибо новая волна насмешек хлынула бы на меня и сбил быа с ног — это я знала как дважды два. Моим одноклассникам-упырям только повод дай – загрызут, весело повизгивая.
Но пронесло.
А потом и последний звонок отгремел, а меня отправили на целое лето к бабушке в деревню. Там-то и понеслось.
– Ну куда же ты растешь, окаянная? – ругала я ни в чем не повинную грудь. – Остановись! Хватит! Не надо!!!
Но грудь меня не слушала, только делала свое дело молча и упорно.
– Предательница! – сокрушалась я, натягивая на нее первое в своей жизни специальное белье, что купила мне бабушка.
– Ты чего там бормочешь, внученька?
– Да вот, говорю этой бессовестной, чтобы расти перестала, но она меня не слушает, – горестно жаловалась я родному человеку, но та только смеялась и журила меня за детскую непосредственность.
– Такая ты умненькая у меня, Лелька, но такая еще глупышка…
Глупышка? Ну и пускай! Мне бы лучше быть неприметной Доской, чем вот с этим добром оказаться у всех на виду первого сентября. Хотя если Соболевского не будет, то, может, и пронесет? На то и была вся надежда!
Хотя уж больно очевидной к концу лета стала моя трансформация. Я округлилась во всех неприличных, по моему мнению, местах. Талия теперь казалась слишком узкой на фоне всего остального безобразия. И выход я видела только один – скрывать все это дело, и как можно дольше.
Когда я вернулась из деревни в город, то почти с порога заявила матери, что мне нужны новые вещи, и желательно побалохонистее.
– Это еще зачем? – спросила мать.
– Надо, – смущаясь, уклончиво ответила я. Это с бабушкой я могла обсудить все на свете, а вот от мамы понимание даже не пыталась найти. Мы обе были будто с разных планет.
– Ну если надо, то иди заработай, а потом и покупай себе все, что хочешь. А я тебе уже набрала шмотья, вон в комнате лежит. Тоже мне тут фифа нашлась, новое ей все подавай. Надо ей.
– Но, мам, ты не понимаешь! – уже было хотела я выложить ей все свои горести как на духу.
– И понимать не собираюсь, – махнула она на меня рукой и потопала дальше смотреть с отцом какую-то вечернюю передачу по телевизору.
Вот и поговорили. А я так и осталась ни с чем. Один на один со своими горестями. А те, с кем я могла поделиться, учились совсем в другой школе. Но с Соней, Настей и Аней мы все-таки встретились за неделю до учебного года. Сели, как в былые времена, на ракету, взяли в руки по стаканчику мороженого и принялись рассказывать, кто как провел лето. Но прежде девчонки почти синхронно присвистнули, когда впервые увидели меня после каникул.
– Ничоси, Лёлька! Какие у тебя буфера наросли, – со знанием дела хмыкнула Настя.
– Ага, у Соболевского глаз нервно задергается, когда он это увидит, – согласно кивнула ей Аня.
– Не выпадет, – отрицательно качнула головой Соня, которая была единственной, кто на лето никуда из города не уезжала, – он с отцом еще в июне съехал. Да, квартиру даже на продажу выставили.
– Офигеть! – протянули девчонки, а я и вовсе выпала в нерастворимый осадок.
Съехал гад! Все, отмучилась! Слава богам и пресвятым угодникам!
