Наконец, пятым был сам Жан Бык, о котором было уже сказано столько, что можно было бы не прибавлять ничего больше, если бы мы не собирались подробнейшим физическим описанием дополнить изображение самого странного характера, который когда-либо доводилось встретить в жизни.
Жан Бык был пяти футов и шести дюймов роста, прям и статен, как дубовые балки, которые он обтесывал, так как был по ремеслу плотник. Это было нечто вроде Геркулеса Фарнезского, высеченного из одной скалы, и сам он был скалой, способной тремя взмахами одного пальца насмерть уложить троих молодых людей, имевших неосторожность рассердить его.
Лет ему было тридцать пять или сорок, лицо его было обрамлено черными, густыми баками, а богатырская шея вполне оправдывала его могучее прозвище.
Одет он был в рубаху, штаны, жилет и зеленоватую бархатную шапочку, лихо заломленную набекрень.
Из кармана у него торчал конец рубанка и небольшого плотничьего ватерпаса.
Таковы были пятеро противников, с которыми предстояло иметь дело троим – доктору Людовику, живо писцу Петрюсу и поэту Жану Роберу.
Петрюс стоял у открытого окна, спокойно скрестив руки и презрительно поглядывая на своих противников.
Людовик рассматривал Жана Быка с любопытством истинного ученого и был в таком восторге от этого великолепного экземпляра, что наполовину забыл опасность собственного положения. Он с радостью дал бы сто франков, лишь бы овладеть его трупом после его смерти.
Очень может быть, что вдумайся он посерьезнее, то согласился бы дать даже и двести, потому что видеть Жана Быка на анатомическом столе было неизмеримо безопаснее, чем стоять с ним лицом к лицу во враждебных отношениях.
Жан Робер вышел на середину зала отчасти затем, чтобы попытаться уладить дело миром, а отчасти затем, чтобы, в случае неудачи, принять первые удары на себя.
Несмотря на свою молодость, Жан Робер прочитал уже очень много и, в особенности, заняла его книга маршала Сакса о влиянии нравственной силы на физическую, а потому он и знал те моменты, в которые можно покорить одну другою.
Кроме того, он долго брал уроки бокса и борьбы. В то время искусство это было еще совершенно новое и лишь впоследствии доставило своему изобретателю громкое имя. Но Жан Робер познавал его из первых рук, и, будь перед ним не такой страшный противник, как Жан Бык, он мог бы и не опасаться исхода борьбы.
Но сначала он хотел употребить меры примирительные до тех пор, пока они не обратились бы в трусливое отступление.
С этой целью он заговорил первым.
– Позвольте, господа, – сказал он. – Прежде чем драться, лучше объясниться. Что вам угодно?
– Да это вы в насмешку, что ли, называете нас господами? – спросил тряпичник. – Мы не господа, слышите вы?
– Совершенно верно! – подхватил Петрюс. – Вы не господа, а сиволапые!
– Слышите, братцы, он назвал нас сиволапыми, – заворчал охотник на кошек.
– А вот мы им сиволапых-то и покажем! – вскричал каменщик.
– Да, вот только пропустите меня вперед! – про говорил угольщик.
– Молчите все! Это не ваше, а мое дело! – загремел Жан. – Жибелотт, на место!
– Да отчего же это именно твое дело?
– Во-первых, потому, что пятеро на троих не выходят, а особенно когда и одного достаточно! Жибелотт, Крючконогий, по местам!
Оба приятеля, хотя и с недовольным ворчаньем, но все-таки возвратились на прежние места и снова сели за стол.
– Вот так-то лучше! – заметил, оглядываясь в их сторону, Жан Бык. – А теперь, мои амурчики, – продол жал он, обращаясь к трем друзьям, – начнем песню сызнова и притом с самого начала. Запрете вы окно?
