… – На другой день успокоились и стали измерять, и не верят, расстояние между полособульбами такое, что я, даже не с пузом, стройный был, а пройти не смог бы если и попытались бы меня примерять, не влез бы даже без одежды. Вот где и чудо, протащить медведя через игольное ушко. Три дня потом мужики, которые участники на нижней палубе были, и мой рабочий, дело до ругани доходило, творческой, конечно, загадочной. Вот и они спасатели…
*
– Ну, говори, толкуй дальше, хоть и страшно чуть было, даже мне слушателю, но ты лессируешь таак, как живописец красками, которые, уводят меня в сторону от скорой помощи от твоих таких песенок жизненных. Хорошо хоть не трагедий. Давай. Включай свои записи. Я, правда, слышал, что на Том Свете всё читают. Всё записано в твоём персональном магнитофоне, поэтому и верю.
– Давай.
– Давай дальше.
– Ты знаешь, вот слушаю и, слышу твой голос совсем не пацана, а жизнь то интереснее становится, нет стены. Китайской. Перед твоим носом… Неет. Лбом, которым стену говорят, не прошибёшь. А и ход могут найти и сквозь стену.
– А кто?
– Всё.
– Всё другое. Жизнь подвигается или продвигается. И ждёшь, а ведь интересно моё завтра, отдушина, она уже и в голове и пространстве.
… Смотрю, ты уже пыжишься. Что, ещё страхи с улыбкой внутри.
– Да? А может нам за пивом вспорхнуть. Хороший ведь повод. И мера.
– Правильно, мягкая. Ласковая. По одной, питерского пивка. А?!
… – Помнишь, как раньше юные пионеры салютовали, – всегда готов.
– Вот и я открываю тебе шлагбаум таможни молчания – слепоглухонемым.
Так вот.
А.
– Это было там же.
– Не далеко.
– От моего полёта вникуда, буквально одна секция нашего будущего корабля.
*
– Ну что такое подъёмный кран мостовой и журавлик ты знаешь. И вот. Представь картинку. Журавлик со стрелой, который до солнышка почти достаёт, а ночью до звёзд. Высоко.
– Но. Помогает рабочим поднимать на готовый корпус корабля или секций, ещё не состыкованных, и большие и не очень, запчасти.
Подаёт метал листовой поближе к цеху, на заготовительный участок, а там, красавица гильотина, но она не головки преступникам отделяет от грешного тела, неет. Не те времена. Рубит метал, как бабки тряпочки ножницами. И у старушек из кусочков, обрезков от шитья тряпочек, шили мастерили лоскутные одеяла. Воот. Как. А у нас на заводе, эти ножницы по металлу другое дело, даже четвёрку. Толстую, хрусь, и нет листа. Но грохот не музыка и не литавры в оркестре, на крещендо, как говорят музыканты.
Ну, кран, великан, высота поднебесная.
Впереди сидит девица красная, правда не от красоты неземной, а жарко, вся кабина одета, правда рейками и стёкла, как на домах или теплицах. И, она почти в этой стеклянной скорлупе, но не черепаха, с бронёй, хотя бы черепашьей. Неет, есть то, что есть. И, и вот. Орут снизу майна. Майна!
Ну, опустила она гак, этот крючок, и такелажник застопорил пачку стальных листов. Пачку, не газет, – сталь листовая, тройка, а то и четвёрка, толщина. А маркировку не посмотрел. Кран силён, допрёт. Кричит. И машет рукой, почти дирижёр в большом театре в столице.
И.
И, пошёл, пошёл вертеть колёсиками, кран пока ещё богатырский.
Вот он, смертельный номер, в цирке жизни…
Наматывает тросик и пачка поехала вверх. Мотор сила, перегрузка ему по барабану не бьёт по карману.
И.
И кран начал клониться навстречу к земле матушке.
А высота.
А размах стрелы!!!
Крановщица не заметила ни крена, ни деферента.
