Мои драгоценные дни - страница 9

Свидетель того события, близкий к Пастернаку Вячеслав Ива́нов, тогда уже известный лингвист и литературовед, не смогший присутствовать на злополучном собрании, поскольку ещё не был членом Союза писателей, в книге «Перевернутое небо» вспоминает: «Из тех, с кем я дружил, по моим соображениям на собрании должен был быть Борис Слуцкий. Ближе к вечеру (того дня, когда было собрание. – Т. К.) я позвони ему… Слуцкий к Пастернаку относился критически (как, впрочем, и другие поэты военного поколения)…Я надеялся, что стилистические и другие разногласия в тот день не проявятся. Всё вышло по-другому».

Борис Слуцкий и Татьяна Дашковская

В тот вечер Слуцкий показал Ива́нову листок с текстом своего выступления, он обвинил Пастернака в том, что тот «навредил» молодым писателям, которые «только-только начали писать и печатать свои вещи в совсем новом духе, а Пастернак возьми да опубликуй свой роман за границей. «Я не мог с ним согласиться, – пишет далее Вячеслав Ива́нов. – Мы расстались почти враждебно».

«Вы смотрите на жизнь этически, а к ней надо относиться политически» – заметил тогда же ему Слуцкий. И спустя годы так объяснил критику Эмилю Кардину факт своего появления на трибуне: «сработал механизм партийной дисциплины».

Но вполне возможна и другая причина, по которой он, до мозга костей замполит, остававшийся им в душе и после войны, не смог отказаться от выступления, когда его вызвали накануне собрания для разговора в райком партии. Причина могла быть в том, что его двоюродный брат Меир Амит был в то время крупным израильским военным и государственным деятелем, начальником военной разведки и начальником Моссада (http://www.waronline.org/IDF/Articles/personalities/amitmeir/).

Последствия отказа от выступления на пастернаковском судилище в этой ситуации могли обернуться трагически не только для поэта, но и для его близких.

Время ломало многих.

Участие в октябрьском собрании 1958 года Борис Абрамович не мог себе простить до последних дней.

Он словно был запрограммирован на пожизненное чувство вины: так же, если не больше, он мучил себя, когда ушла из жизни его жена Таня.

Борис Слуцкий. 1945

В апреле 1966 года меня приняли в Союз писателей по рекомендациям Евгения Винокурова и Маргариты Алигер (её друзья-ровесники называли Маргариту Иосифовну заглазно «тонконогая Маргарита»). Приемная комиссия заседала в комнате № 8, на втором этаже старого здания ЦДЛ, прямо над парткомом. Мы с мужем ждали результата в Пестром зале, где обычно можно было выпить кофе, водку или коньяк, съесть пирожки или бутерброды. Меня бил нервный озноб. Володя отодвинул свой кофе и встал: «Пойдем. Узнаем завтра». Почти уже вышли на улицу, оглядываюсь – нас стремительно нагоняет Борис Абрамович: «Таня, поздравляю! Единогласно». – «Борис Абрамович…» – только и выдохнула. «Я должен вернуться. Я вышел, чтобы вы не волновались. Заседание ещё не кончилось». И так же быстро пересек холл, направляясь в восьмую комнату.

В то время – в отличие от первых послевоенных лет, когда стихи о войне, как ни странно, печатались скупо, что официально объяснялось необходимостью не оглядываться на прошлое, а в первую очередь призывать к восстановлению страны (!), – многие стихи поэтов фронтового поколения: Наровчатова, Кульчицкого, Гудзенко, Когана, Луконина, Слуцкого, Самойлова, Друниной, Левитанского – мы знали наизусть не меньше, чем стихи знаменитых шестидесятников. Эти стихи цитировались в статьях, на выступлениях, за столиками ЦДЛ.