Мои друзья медведи - страница 3

Искать берлоги я начинал глубокой зимой, когда зверь облежится, и выбирал для этого морозные дни – в мороз зверь менее чуток. По заранее намеченному плану мы с собакой много раз пересекали один и тот же участок в надежде отыскать берлогу. Отработав в одном окладе, принимались за другой. Пробираться по завалам трудно. Иногда и камасные, подбитые лосиной шкурой лыжи не спасают – скользят по надувам вбок, и тогда, проваливаясь в очередной раз в пустоту между нагромождением стволов, вздрагиваешь от изрядной порции колючего снега, попадающего за воротник. Через заваленные сугробами молодняки, кажется, вообще нельзя пролезть, но коль лежит через них маршрут и где-то теплится надежда на удачу, лезешь в это хитросплетение ветвей, а выбравшись с другой стороны и оглянувшись на пройденный путь, только удивляешься человеческим возможностям.

Уже неделю держался немалый для этих мест мороз 20–25 градусов. Я шел старой лыжней в далекий квартал охранной зоны заповедника. Глубокий снег не позволял собаке рыскать по сторонам, и она плелась сзади, часто проваливаясь в снег по самое брюхо то одной, то другой лапой. Выбравшись из снега, пес широко расставлял лапы, стараясь удержаться наверху. Далеко высунув красный язык, Умка шумно и часто дышал, хватал широко открытой пастью морозный воздух. Умный пес видел, что я двигаюсь по снегу без особого напряжения, и по простоте своей думал, что впереди меня дорога должна быть полегче. Несколько раз он порывался выйти вперед и наступал мне на задние концы лыж. Лыжи тормозили, я спотыкался, оборачивался и с укором смотрел на разгорячившуюся собаку. Умка конфузился, виновато вилял хвостом, моргал глазами, всем своим видом показывая, что сделал это нечаянно.

В воздухе повисли мириады мельчайших снежинок, которые, поймав на себя лучик неяркого зимнего солнца, вспыхивали короткими искорками. Снег под лыжами скрипел, как старый пересохший хомут у плохо запряженной лошади, заглушая все звуки. Я остановился. Еще какое-то мгновение лес возвращал шум от лыж, а потом поразил стылой тишиной. Только где-то далеко-далеко взвизгивали полозья да изредка доносился крик возчика – по дальней дороге ехали на розвальнях. Не было слышно привычного писка суетливых синиц. Лишь в редком сосняке небольшого болотца, спрятавшегося в еловой гряде, деловито долбил шишку дятел. Но вскоре и он замолчал. Все попрятались от мороза. Однако в нашей работе мороз – это хороший помощник. И мы тронулись дальше.

Добрались к намеченному для осмотра участку и принялись за работу, строго выдерживая направление по компасу, чтобы не сбиться с маршрута. Работа была нелегкой. Вскоре я разогрелся так, что часть одежды пришлось снять и уложить в рюкзак. Умка заметно устал и уныло брел за мною следом больше из солидарности, нежели по своей охоте. Я осмотрелся, подбирая удобное место для костра и отдыха, – после таких трудов кружка горячего чая просто необходима. Но вдруг пес заводил поднятой вверх головой, сунулся вправо, влево – он зачуял запах зверя. Потом побежал к накрест упавшим стволам трех небольших деревьев, метрах в тридцати от того места, где мы стояли, понюхал под самый завал и залаял звонко, весело. Берлога! Я был весь на виду, потому быстро пошел вперед и, спрятавшись за толстую осину, негромко окликнул собаку. Умка лишь оглянулся на меня и продолжал лаять. Долгая толчея по снегу изрядно надоела псу, и он был рад случаю разрядиться. Пришлось резко подать команду: «Нельзя!» Умка как-то сжался, обмяк, и следующая команда – «Ко мне!» – заставила его подойти. Я быстро накинул поводок ему на шею, а собака уже вновь настраивалась на берлогу: уши встали торчком над лобастой головой, глаза горели азартом, пес напружинился, подался вперед, а хвост его, особенно крутой баранкой заложенный за спину, нетерпеливо подрагивал. Погладив собаку, я потихоньку отошел, достал нож и «потянул» затески к знакомому квартальному столбу – по ним в любое время можно безошибочно выйти на берлогу. Домой мы добрались уже ночью, когда на застывшем небе рассыпались гроздья ярких, мерцающих звезд.