– А вот и нет, – возразила бабушка, – я не умерла, как видишь. Выписалась из больницы, а идти некуда.
– Как некуда? А мы? А твои племянницы? Если бы мы знали, что ты жива. И кто тогда лежал в гробу?
Все эти вопросы так и остались без ответа. В гробу лежала моя бабушка Таисья, но и сейчас я видела пьяную, опустившуюся бабушку. Мне было жаль её, очень жаль, она спилась, как её сын, мой дядя Петя. Моя милая любимая единственная бабуля. Как же мне было невыносимо больно видеть её такой. Как хотелось обнять и все исправить, вытащить из этой жопы. Но я проснулась, и бабушка осталась там, обиженная и одинокая.
Сумерки, пар изо рта, холодно, видно дорогу плохо, раннее утро. Я иду вдоль замерзшей реки, тропа спускается на реку, надо идти прямо по льду. Ледок тонкий, слышно, как снизу журчит река, а я тяжеленькая, мне страшно, не хотелось бы провалиться и промокнуть. Иду осторожно, стараюсь прыгать по камням. На мне моя горная хелен-хансеновская, секондхендовская жёлтая куртка, ей сто лет в обед, но лучше куртки у меня нет, для гор и походов, она само то, хоть и зашита, перезашита уже, замок сломан и толком не застёгивается. На ногах горные ботинки Азолы, они тоже уже старенькие, подошва отвалилась года три назад и приклеена суперклеем, но может в любой момент снова отвалиться, однако лучше обуви нет. Брюки вот только городские, осенние, бежевые, чуть короткие мне брюки с тёплым подкладом. Бахил нет, так что, если случайно провалюсь, ноги промочу. Я иду осторожно, ботинки хорошо держут на камнях, это радует. Нагоняю городскую тётю лет эдак пятидесяти, что идёт на работу. Они идёт в пёстрой косыночке, в городских туфлях, в розовой куртке, с сумочкой под мышкой по тропинке по той стороне реки. Я перехожу на ту же сторону, там тропа местных, так что можно идти по льду уверенно. Скорость моя увеличивается.
Вот впереди морена. Спокойно, уверенно поднимаюсь по тропе, лезу вверх, сил много. Ещё темно, а сверху наползает туман. Как же я пойду на Порожистый? Я тот ещё путешественник, мне только в ясную погоду, да по набитой тропе ходить. А в тумане можно запросто заблудиться, да и штанишки у меня городские, и нет с собой ни термоса, ни рюкзака, ни перекуса, так, кусок белого хлеба в кармане, с такой экипировкой недалеко уйдёшь. Наверху, в тумане, я вижу выровненную площадку, огороженную каменными, острыми плитами, наподобие загона для скота. Из тумана ко мне бежит с лаем стая то ли волков, то ли собак. Я откатываю одну плиту, делая проход, и сквозь образовавшуюся щель из резервации вырывается стая отощавших, голодных собак. Все эти собаки породистые, вон скачет коричневый доберман с купированными ушами, там пудель, ещё различаю немецкого дога и питбуля. Собаки дикие и зашуганные.
Тут же, на морене стоит небольшая туристическая деревенька. Здесь никто не живёт. Она построена специально для туристов и состоит из нескольких домов: гостиницы, ресторана, кафешки и церкви. Выглядят эти красивые, нарядные, кукольные домики на единственной улочке, будто декорации к фильму.
Наконец взошло солнце, сквозь туман пробившись лучами оно осветило крышу белой церкви, не православная, а такая строгая, протестантская возможно. На остроконечной крыше сверху засиял, до боли в глазах, золотой крест. Я зажмурилась, прикрыв глаза рукой смотрю на церковь. Я уже давно достала свою мыленку, но она отказывалась фотографировать сумерки в тумане, ей не хватало света и никак не могла навести резкость, долго и муторно жужжа зумом. и сейчас я решила, что это нужно запечатлеть, ведь солнце взошло, а это безумно красиво. Но мыльница снова стала жужжать, я поняла, что слишком сильный контраст, сама церковь ещё в тени, а лишь крыша освещённая и светится ослепительно крест, в общем и этого кадра вы не увидите, на помойку этот пентакс надо отправить.
