– Между нами говоря, милочка, я не привыкла совать нос в чужие дела, но появлению Марка или Рут ваш батюшка очень удивился бы.
– Вы же знаете, в семьях бывает разное.
Я встаю – пора бежать от этой женщины.
– О да. Дальше я попробовала отыскать номер Рут, подумала – может, она в другом штате, и…
– Мы уже все обсудили? Не хочу, чтобы по моей вине вы опоздали к миссис Джонсон.
Вики вновь бросает взгляд на часы и хватается за докторский саквояж.
– Да-да, кажется, все. Я выйду с вами.
Возразить нечего, и мы покидаем кабинет вместе, будто друзья, встретившиеся после долгой разлуки. По крайней мере, за консультацию Вики с меня денег не берет. В приемной она вдруг спрашивает:
– Вы, по-видимому, знали Венди Боскомб, раз жили рядом?
– Что?
Откуда ей известно про Венди?!
– Печальная история. Я недавно виделась с миссис Б. Она записалась ко мне впервые, поэтому я перед приемом изучила ее карточку, и… ужасная трагедия. – Вики медленно качает головой. – Страшно подумать, как они страдали. Понимаю, день значения не имеет, но исчезнуть всего через два дня после Рождества… – Она тяжело вздыхает.
Я так и не сумела примириться с тем, что произошло с Венди. Жуткая история. Я торопливо шмыгаю носом. Не хватало еще расплакаться перед Вики.
– Да… – выдавливаю с трудом.
– Не знать, что произошло с дочерью… Представляете? Бедная женщина. По ее утверждению, это хуже всего… не знать. «Если б мы только знали, Вики, – твердила она раз за разом. – Если б только знали, что с ней случилось… Мы обрели бы покой, мучениям пришел бы конец». Я не нашла слов для ответа, просто не нашла.
Я сочувственно качаю головой, хотя уверена, что Вики всегда находит слова. Неожиданно меня охватывает жалость, едкая, как запах средства от коровьих паразитов: по правде говоря, при мысли о Венди я обычно думаю о собственном горе, а не о ее несчастных родителях, которые уже столько лет безутешны.
Мы останавливаемся перед аптекой, и грудь сдавливает чувство вины. Однако, судя по вывеске, хозяева сменились. Значит, от неловкости я избавлена.
– Спасибо, Вики. Будем держать связь. – Попрощавшись, я вхожу в аптеку.
После того как все лекарства по рецептам собраны, я осторожно спрашиваю у аптекаря о прежнем владельце.
– Да, я с ним очень долго проработала, а после его смерти мы выкупили дело.
– Он умер? – В желудке шевелится черный, слизкий клубок угрей. – От чего?
Не успевает хозяйка ответить, как за спиной раздается женский крик:
– Подлая грешница!
Я оборачиваюсь. Женщина дает пощечину девочке, у той выпадают из рук пакетик с желейными конфетами и кукла. Я веду себя, как собака Павлова, хотя прошло столько лет. Не могу шевельнуться, слышу только плач девочки, которую женщина – видимо, мать – хватает за руку.
– Прекрати, Белинда! – Мать выкручивает девочке запястье. – Прекрати, слышишь!
Белинда лишь громче взвывает.
Мой взгляд неподвижен, спина – будто жердь. Женщина берет с пола желейные конфеты, кидает их назад на прилавок, с силой шлепает девочку по попе, кричит:
– Воровство – грех, мерзкий грех, слышишь?! Хватит реветь, а не то ударю еще раз!
Кукла с фарфоровым лицом лежит в футе от меня, буравит глазами. Я – ледяная твердая глыба, язык прижат к нёбу.
Моргаю. Оказывается, аптекарша, продолжая беседу, спрашивает:
– Вы их знали?
– Давно, – отвечаю. – Еще пакетик желейных конфет, пожалуйста. А его родные по-прежнему здесь?
– Нет. Переехали в Антверпен, кто бы мог подумать!.. Очень странно.
