– Постой. – Мартин бросился мне под ноги, упакованные в носки с портретом бесстыдного авокадо, похваляющегося на весь свет упругой обнаженной косточкой. – Ты же сама хотела записывать умные мысли в хорошем литературном стиле? Все плакала по вечерам – времени нет, а его-то везде навалом. Оглянись только.
Я не выдержала и оглянулась. Ничего, кроме плохо убранной комнаты, у меня за спиной не просматривалось. Вдохновляться было нечем.
– Не туда смотришь. В сердце смотри – твое, мое… – пушистая черная лапка убедительно побарабанила по грудной клетке: – Серьезно, хватит сидеть и статьи щелкать без толку, пальцами похоронный марш барабаня.
– Сам барабанишь. Пощелкивая пальцами марш… Статьи надо щелкать и пальцами в такт щелк-щелк-щелк. Так выразительнее звучит…
– Одно не пойму. Вот зачем тебе взращивать сорняки канцеляризмов, приводящие в неистовство Корнея Чуковского и Нору Галь25? Неужели интересно заграничными скопусами-покусами и ринцами в зверинце меряться? Скоро родную метрическую систему отладят – забудут про зверинец, будто и не было. Ты лучше вспомни, как тетрадь в черном мешке на антресолях нашла и ну мне целый вечер завывать, как ветер за окном.
– Мартин, дай пройти в коридор по-хорошему. Я есть хочу! А тогда стихи вслух я тебе читала. Настоящие. Один раз в жизни удалось испытать приступ великого поэтического безмолвия рядом с истинным творцом. А потом лететь, бежать, ломиться сквозь творческий, вернее Таврический, сад в сторону «Чернышевской», пока в голове не произошел взрыв неконтролируемого словотворчества. На тот самый сборник из мешка как раз и хватило энергии. Стой на месте. Что сейчас покажу…
Я кинулась к тайной полке в книжном шкафу и вскоре вернулась со связкой картонных квадратов с красными всполохами иллюстраций собственного производства в обрамлении мною же придуманного жалостливого текста с редкими вкраплениями реального опыта жизни.
– Ну, вот, почти и не испачкались обложки. Хотела в целлофан их закатать для приятной глазу книжной эстетики – да денег пожалела. Заждались книжечки своего первого читателя. А где тут у нас самый первый, самый умный, самый благодарный читатель? Держи ценный предмет – не урони. Право первого читателя моих произведений, Мартин, теперь всегда в твоих лапах. Цени. До своего падения я успела целую книгу «Белая кровь» написать. Вернее, нарисовать. Сама все придумала, картинки разместила в центре листа, текст тушью написала по краям, а потом соединила листы и обложку вместе. Ап! И книга готова. Симпатичный квадратик, как подушечка бумажная, и альбомная ленточка сбоку торчит – можно на гвоздь повесить и любоваться. Обложка красная, кровь струится белая, птица, она же героиня истории, ранена и лежит без движения, печалится. Клюв потеряла – сломала при падении с дерева Иггдрасиль головою вниз. Клюв сломала – ни сочувствия, ни награды за страдания не получила. Не всем, как Одину великому, дары положены за испытания немалые. Вытекает из птицы жизненная сила в символическом белом цвете, а вокруг расцветают петербургские серые каменные цветы. Из мрамора с прожилками пульсирующих вен синюшного оттенка. Печалятся цветы. Сочувствуют…
– Им бы еще в реке Фонтанке корни прополоскать от фальшивых слез не мешало бы…
– Вот еще! Не для таких, как ты, бесчувственных читателей художники новый жанр изобрели. А чтоб всем все было понятно, так его и назвали – книга художника. Тут как раз накануне моей хандры в Главном штабе постоянная экспозиция открылась – «Кабинет книги художника». Там таких диковин необычных, с клювами и без, в каждой витрине по дюжине на насесте просо клюют. Ой, что-то давно я в Эрмитаже не была. Забегу завтра.
