– Она не инвалид, а просто не говорит. Пойдем, нечего нам тут делать.
Готовясь всю неделю к этому моменту, заучивая алфавит, считая, Леся не могла поверить, что одна минута в этом кабинете принесет ей осознание своей жизни. Она чувствовала и понимала, что она инвалид.
И навсегда останется такой. Не такой как все дети. Без возможности учиться и быть как все.
Детскую поликлинику перенесли в другое здание, и Леся не знала куда они идут, пока они не вошли во внутрь. Запах поликлиники и апатии, добавлял к сердцебиению еще пару ударов. Незнакомое место.
На каждом стуле кто-то сидел, квадратный проходящий коридор поликлиники старался как мог быть уютным. Трое детей бегали по нему разбавляя тишину ожидания.
– Иди тоже побегай, засиделась, наверное, долго ждем.
Леся оторвала взгляд от разукрашенной стены и посмотрела на детей. В какой-то момент она даже хотела встать, но пока решалась, дети как будто растворились. Сидящая очередь становилась меньше, время замерло, пока мама рывком не встала со стула.
– Пойдем, – сказала она, не поворачиваясь к дочке, смотря на белую дверь впереди.
Врач за столом все еще не отрываясь что-то писала. Мама подтолкнула Лесю в кабинет и усадила на потертый стул рядом с врачом. Он немного покачнулся и скрипнул. Леся смотрела на плакаты вывешенные со всех сторон, окно сзади тети в белом халате было слегка открыто, белая занавеска покачивалась.
– Что у вас? – не глядя спросила врач.
Аня положила на писанину врача карточку и направление.
– Дочка еще не говорит, – выпалила она и села напротив стола.
Врач посмотрела исподлобья на женщину и открыла карточку.
– Осложнения болезней были? Леся?
– Нет, да, – ответила мама.
– Падала?
– Нет, я следила за ней, не дай бог, боялась, так пару раз скатилась с дивана на ковер, ничего такого, и об стол. Так.
– Плакала?
– В смысле?
– Дети плачут, она плачет, звуки издает? Мычит?
– Плакала в детстве, – она немного задумалась, – Я уже давно не слышала, как она плачет. Она взрослая уже как никак, не должна плакать.
– Мычит?
– Нет, нет, она не корова же, – пытаясь посмеяться сказала Анна, но даже самой после сказанного стало неловко.
– Вы с ней занимаетесь, читаете, разговариваете?
– Да, по букварю, она рисует, как рисует, калякает что-то карандашами. Буквы пишем, слова. Прописи все заполнили, конечно не идеально, не ровно и до десяти упражнения выполняет, вычитаем, прибавляем.
– Рисовать будешь?
– Она не говорит.
Невропатолог открыла первую страницу карточки.
– Анна Сергеевна, я вижу все и поняла, и спрашиваю у девочки. Леся, рисовать будешь. Сколько я пальцев показываю?
“Занавеска как будто летит”
– Леся отодвинься от спинки стула, я молоточком проверю реакцию ножек. Как они справляются.
“Летит”
– Леся, ты слышишь, к тебе обращаются! – нетерпеливо встав, Анна усадила дочку как просил врач.
“Летит.
Ай, нога”
– Теперь другая. Почему вы раньше не пришли, если видели проблемы у ребенка?
– Я была у врачей, они сказали, что она заговорит.
Врач начала листать предыдущие записи.
– Вы обращались только из-за речи. А то что она не реагирует на людей? Если бы вы раньше пришли мало, что изменилось. Еще она маленькая такая, не тянет на шесть с половиной, недоразвитость.
– В смысле?
– Ей скоро семь. Записывайте ее в школу не для всех.
– Я не понимаю.
– Она не будет ходить в общую школу. Я сделаю запрос на инвалидность. Приходите через недели три. И оформляйте, я адрес напишу. Школа знаете где такая есть?
