Приободрился отрок.
И митрополит, и государь Иоанн всё ещё стояли посреди трапезной. Кто, согласно иерархии, должен предложить сесть к столу для продолжения беседы? Государь – глава государства, а митрополит – предстоятель церкви, главой коей является Христос.
Митрополит указал на стул, мол, садись, государь и едва тот сел на лавку, проговорил:
– Дозволь, и я присяду, в ногах-то правды нет.
Сел, не дожидаясь ответа государя-отрока, посмотрел на него по-отечески тепло и сказал негромко, проникновенно:
– Ты прав, мой государь, настало время поговорить нам… Но не о доле твоей сиротской… Нет… Ты – государь, а потому от рождения своего отец и сиротам обездоленным, крестьянам, и людям работным, и боярам, словом, всему народу русскому, и высокая доля твоя, не о своей судьбе печься, а о жизни всего народа, Самим Всевышним в волю твою отданным.
Отрок Иоанн брови приподнял, но лицо не стало оттого удивлённым, посерьёзнело лицо, а глаза, сверкнули, взгляд сделался любопытным, пронзительным.
– Ты рождён в суровое для Земли Русской время. Помнишь ли ты, знаешь ли ты о подвиге пращура твоего Дмитрия Иоанновича, великого князя Московского за победу над лютыми ворогами на поле Куликовом, на берегах Дона и Непрядвы Донским наречённого.
– Знаю, – уже с твёрдостью в голосе сказал Иоанн. – Боярин Овчина мне сказывал. О битве великой сказывал, да вот только, – погрустнел взгляд, насупился отрок и голос дрогнул: – убили его Шуйские и мамку Аграфену убили, как ни просил я их помиловать. Ведь безвинных убили-то…
– Горько, горько, государь, да только не время ноне горевать. И не таковы беды ждут нас, если мы забудем, кто окружает Землю Русскую, какие недруги звери-нелюди готовят нам погибель.
Митрополит помолчал. Молчал и отрок Иоанн. Ждал, продолжения разговора, успокаиваясь и прогоняя от себя горькие мысли о своей нелёгкой доле, о погибели людей, родных и близких.
– В обозе Мамая, шедшего на Русь, обозе, брошенном генуэзскими купцами, бежавшими вместе с разбитой ордой, нашли миллионы пар кандалов. – негромко, но внятно продолжил Макарий, – Чувствовали вороги, что поднимается Русь, что готова вырваться из-под ига иноземного, вот и порешили, разгромив рать Дмитрия Иоанновича, извести народ наш, изловить и заковать в кандалы всех, кого захватить смогут, тех, кто в рабы годится. Остальных, кто слаб и хил, под корень извести всех! Чтобы покончить с непокорным народом. Очистить от него земли, с которых дань брать становилось всё труднее и труднее. Так вот, государь, было мне видение в молитве, что вновь замышляют подобное вороги, что со всех концов света грозят нам нашествиями.
– А одолеем ли мы их всех, отче? – спросил Иоанн.
– А можем ли не одолеть? Помни, что миллионы людей русских, подданных пращуров твоих, взяты в полон. Многие из них, как известно мне, проданы на галеры. Знаешь, что это такое? Их приковали к скамьям военных галер французских, венецианских и прочих. Цепями приковывали, да пожизненно. Ты можешь представить себе их судьбу? Это не сиротство твоё. Эта доля пострашнее… Глоток воды, кусок хлеба и работа, постоянная работа под свист нагаек, гуляющих по спинам. И никакого просвета, никакой надежды. Каково сознавать, что вся жизнь до самого часа последнего таковая и иной не будет.
– А как их спасти? Как отбить? – спросил отрок и глаза сверкнули так, как до того ещё не сверкали – гнев отразился к в них.
