А Линка всё смотрела и смотрела. Но не на то, что лежало на полу комнаты, укрытое простынёй. На красный отсвет из ванной на стене коридора.
Тётя Тома убежала, врачи скорой как будто забыли про бледную девочку с немигающими, пугающе светлыми глазами. Словно она растворилась в неярком утреннем свете, что падал в комнату через настежь открытое окно. Или в сигаретном дыме и усталых дежурных репликах, которыми обменивались взрослые. Скоро нагрянут взбудораженные родственники умершего деда, и придётся по новой выслушивать ахи, охи, вопросы-ответы…
Линка по стеночке пробралась в ванную. Увидела два снимка, сиротливо висящие на прищепках. И, себя не помня, она стащила их, спрятав под футболкой, чувствуя, как липнет к телу глянцевая их сторона. А минут пять спустя квартира наполнилась голосами – мужскими и женскими, плачем и выкриками. Тётя Тома привела не только родителей Линки, но и чуть не пол-двора. Принеслись и Колька с Маратом, изнывая от желания поглядеть на покойника. Вместе с Линкой их выставили вон, поручив Ксении присматривать за младшими. Та, конечно, раздражённо расфыркалась и подзатыльниками погнала всю троицу домой.
Весь день Линка провела как в тумане, отсиживаясь в своём углу комнаты. Сестра, вынужденная сидеть дома и шпынять егозливых двойняшек от входной двери, то и дело срывалась на Линку криком. Та молчала, подтянув колени к груди и боясь только одного: фотографии выпадут. Она даже обед готова была пропустить, но мрачный отец, заглянув в комнату, так рявкнул, что пришлось идти и сидеть вместе со всеми за большим столом.
Линка не помнила вкуса еды и вообще – поела ли. Мимолётно отмечала заплаканную мать, подпирающую лоб ладонями, непривычно тихих братьев, напряжённую, очень по-взрослому сидящую сестру. Бубнящий голос отца про похороны, поминки, подобающее поведение – тоже воспринимала фоном. Линке всё казалось, что взгляды семьи медленно сходятся на ней. Что вот сейчас её спросят о чём-то, что никак нельзя говорить вслух. Чудилось ещё, что предметы на столе начинают терять цвета, оставляя только чёрное и белое. Особенно – чёрное: в тенях под тарелками и супницей, под руками матери. В глазах отца из-под густых почти сросшихся бровей…
Всё вернулось на места, когда появилась прабабка Яся в сопровождении тётушек и соседок из двора. Дядьки, потоптавшись в коридоре, кликнули с собой мальчишек, в гаражи, и те радостно унеслись за взрослыми. Линке было велено идти в комнату или погулять. А вот старшую сестру внезапно попросили остаться и закрыли за ней дверь в столовую.
Линка на улицу не хотела. Колька и Марат наверняка уже весь двор на уши поставили, хвастаясь, что видели покойника (хотя ни того, ни другого даже за порог дедушкиной квартиры не пустили). Девочка смутно догадывалась, что все бабушки и тётеньки по двору начнут, чуть что, сразу завывать и жалеть её, как тётя Тома. Поэтому она прикрыла за собой дверь в комнату, залезла на кровать, легла лицом к стене. Натянула одеяло чуть не на голову. И только тогда отважилась достать из-под футболки фотографии. Те не сразу и отлипли от кожи. Линка всерьёз испугалась, что изображения так и останутся у неё на животе.
Снимки были тёплыми, как-то неприятно тёплыми, пахли ещё особым химическим запахом. Лёжа на боку, Линка рассматривала их, чуть не носом упираясь в изображения. На первом фото были те самые качели, в каждом дворе такие: стойка с верхней перекладиной, деревянное сиденье на двух металлических прутьях. Спинка у сиденья давно выломана, а позади качелей – пустая площадка для игр в мяч, а ещё дальше всё почему-то совсем светлое и невнятное. Ни забора вокруг детского садика, ни веранд. Казалось, что там – туманная пустота.
