Мать собрала какие-то небольшие денежки и договорилась с солдатом, который после демобилизации возвращался в Приморский край и должен был ехать поездом до Уссурийска. Деньги были вручены солдату, поскольку мне их давать в руки было неразумно, я мог их за неделю истратить на мороженое и конфеты. Раз в сутки солдатик покупал мне мороженое, и путь пароходом и поездом до Уссурийска прошел без особых происшествий. В конечном пункте солдат сдал меня дежурному по училищу под роспись, отправил телеграмму матери и отдал мне оставшиеся деньги.
Абитуриентов числом около двухсот пятидесяти пацанов разместили в спортзале, который почти целиком был заставлен скрипучими койками, застеленными солдатскими одеялами. На приём пищи и на экзамены нас водили строем старшины, а в остальное время следили, чтобы мы не разбегались по территории училища и не вносили беспорядок в его жизнь. А жизнь эта мне нравилась, тем более, что после военного городка я был вполне готов к организованной жизни, регулируемой Уставом. В школе я учился неплохо, экзамены сдал хоть и не блестяще, но вполне прилично. Тем не менее, в училище я не был зачислен по результатам медкомиссии. Трудно сказать определённо, что именно здесь повлияло – мой общий худосочный вид в сравнении с другими крепышами или запись в медицинской справке о наличии каверны в левом лёгком – но на общем построении, где выкликали фамилии поступивших счастливцев, я своей фамилии не услышал, и мне хотелось плакать. Только плакать в строю не положено, поэтому я проглотил свою обиду молча.
Это было первое и потому хорошо запомнившееся поражение в моей жизни. Незачисленным выдали из баталёрки их чемоданчики и рюкзачки, а затем строем препроводили на вокзал, где распределили по группам, возвращающимся в разные направления. Нашу группу из двенадцати человек должен был довезти до Владивостока капитан Синицын, отправлявшийся туда заодно в очередной отпуск. Он разместил нас кучно в общем вагоне и тут же исчез, поскольку сам имел место в купейном вагоне. Пока мы ехали до Владивостока, капитан появлялся и приносил два больших кулька – один с горячей картошкой, другой с малосольными огурцами и пучками лука – купленные на перроне вокзала у бабушек.
Во Владивостоке мы нашего капитана уже не увидели, поняли, что предоставлены сами себе и разбрелись в разные стороны. Мои малые денежки к тому моменту давно закончились, и я прямиком направился в порт, разузнать о пароходе, отправляющемся на Сахалин. Пароход, в самом деле, стоял у причала, готовый к отходу часов через пять, но у трапа стоял пограничник с винтовкой с примкнутым штыком. Он проверял наличие штампа в паспортах пассажиров, дающего право въезда в пограничную зону. Будь я постарше возрастом, я бы сообразил пойти в милицию, обсказать свою ситуацию, мне купили бы билет до дома и посадили на этот пароход. Но я ничего об этом не знал, поэтому, понаблюдав с полчаса за редкой цепочкой пассажиров, входящих на трап, я выработал несколько авантюрный план. Я встал в очередь за толстым дядькой, который в правой руке держал паспорт и билеты для себя, жены и двоих детей, а в левой пытался удержать чемодан и авоську. Когда дядька подошёл к трапу и протянул пограничнику документы и билеты, он почти целиком загородил вход на трап. В этот момент я поднырнул под его левую руку, заорав что есть мочи: «Папа, я здесь!». При этом я замахал рукой некоему мифическому «папе», якобы достигшему уже палубы, и рванул вверх по трапу. Пограничник скользнул взглядом по моей щуплой фигурке и вернулся к просмотру документов, решив, что это пробежал отставший от родителей ребенок.
