Остановлюсь чуть подробнее, как продвигались дела с этой итальянской канцоной. Саня смотрел на первую ноту, отсчитывал нужное число линеек, повторяя движениями губ названия известных ему нот, начиная от «до», и определял, что это нота «ре». Далее он переводил взгляд на другой самоучитель с аппликатурой и вычислял, что эту ноту нужно исполнять на второй струне, прижав её четвёртым пальцем левой руки у второго лада. Третий же самоучитель предупреждал, что для прозрачности звука палец следует ставить как можно ближе к порожку, а запястье правой руки должно быть выгнуто очень высоко над грифом, после чего второй самоучитель рекомендовал извлечь звук четвёртым пальцем правой руки над самым отверстием верхней крышки корпуса, причём движение правой руки должно быть строго перпендикулярно направлению натяжения струн, иначе звук окажется смазан и будет содержать ненужные призвуки. Сам же щипок должен быть энергичным, но не чересчур сильным, иначе будет слышен дребезг струны. Сечёте, сколько правил нужно выполнить одновременно для того, чтобы извлечь один только звук, а ведь их в этой пиесе гораздо больше. Словом, после того, как окружающие услышали некий чистый и правильный звук (это гарантировано педантичностью Сани), нелёгкий процесс извлечения следующего звука повторяется в полном объеме с плавным переходом глаз скользящими движениями между всеми тремя самоучителями. После месяца напряжённейших тренировок Сане удавалось сократить интервал между соседними извлекаемыми звуками до сорока – сорока пяти секунд, в зависимости от номера струны. Согласитесь, что, с одной стороны, налицо несомненный прогресс в этом нелёгком искусстве, но, с другой стороны, посторонние слушатели постоянно находятся на грани нервного срыва, ибо слушать этот «бзынь» с интервалом почти в минуту – невыносимо. Видимо, это связано с тем, что в таком темпе, услышав очередную ноту, успеваешь забыть звучание предыдущей ноты, каждая из которых исполняется совершенно правильно, в соответствии с рекомендациями ведущих педагогов гитарного мастерства. Тогда самая прекрасная мелодия рассыпается на отдельные ноты, и ты теряешь мысль. Разумеется, читать книжку во время саниного исполнения – просто немыслимо. Текст у вас также рассыплется на отдельные буквы, и вы имеете все шансы стать на много лет пациентом психиатрической клиники.
Что мы только с Саней не делали. И к совести взывали, и чудаком на букву «м» называли. Всё было бессмысленно и бесполезно. Уж если Саня что решил… Вы просто не поверите: прошла ещё пара месяцев, а Сане удалось сократить средний интервал между звуками лишь до тридцати пяти секунд, и то это ещё зависело от настроения и степени усталости. Постепенно мы привыкли к этой нанайской музыке, отстали от Сани, и, наверное, были бы удивлены, если в очередное воскресенье не получили бы заслуженной порции музыкальных классических шедевров. Остальные виды звуков: популярные песенки, частушки, эстрадные пьесы – Саня музыкой не признавал, относя все это к шумам. Для него музыка начиналась минимум с Моцарта (слегка легкомысленен, местами развязен), Шопена (далеко не всё гениально). Только старина Бах с глухим Бетховеном были вне критики, даже самой лёгкой.
Очередное увлечение закончилось так же неожиданно, как и началось. Только остался у всех какой-то ностальгический осадок, как бывает в тех случаях, когда ваша любимая ни с того, ни с сего уходит к другому. Был какой-то особо мерзопакостный день. Унылый дождик зарядил с самого утра. В такие минуты кажется, что вся твоя жизнь, в целом, не удалась. Вон уже какой обалдуй вымахал, а что ты собственно такого успел сделать? Ясно. Всё надеешься, что главное ещё впереди, ещё успеешь сделать. Думаешь что вечно жить будешь? Это настроение передается с легкостью от одного к другому, когда вот так годами все двадцать четыре часа живёшь с ними в одном кубрике. И вот уже лежат все на застеленных койках (нарушая Устав!): один в книжку уткнулся, другой в зубах ковыряет спичкой. Тоска. И только Саня наш, как пчёлка, корпит уже над второй пьесой «Ах вы сени, мои сени». Входит Вася Васинович (На самом деле его звать Толей, но приклеилось именно Вася) – поклонник Есенина – с вечно красными глазами (болезнь что ли какая?), и говорит грустно так, по-дружески: «Всё играешь, сволочь?». Смысл-то вовсе не обидный был: играй, мол, паря, если не можешь иначе.
