– Едва мы познакомились, как она трагически погибла при странных обстоятельствах…
– О да, я что-то слышала об этом. Кажется, она сгорела…
– Можно сказать и так… – Мне не хотелось вспоминать об этом кошмаре, сидя в уютном кафе.
Было бы неплохо тактично перевести разговор на другое, например, на наше знакомство. В качестве переходного варианта никакие идеи в голову не лезли, кроме сетований на погоду, и я выдавил из себя сакраментальную фразу, которая годилась бы для абсолютно любого собеседника любого пола, национальности и вероисповедания:
– Погода сегодня не слишком радостная, дождь с самого утра… Скажите, Катя…
– Катья? – немного удивилась Кэтрин. – О да, я знаю, это фамильярный вариант моего имени по-русски… Хорошо, пусть будет Катья… Тогда как же мне называть вас? Скажите, господин Копцев, а как вас зовут ваши друзья, ваша мама?
– Ну, по-разному, – замялся я и скромно добавил: – Обычно знакомые женщины зовут меня Серёжей.
– О, Серожа! – восхитилась моя собеседница. – Прекрасное имя! Такое… Как это по-русски? Благозвучное! О’кей, я тоже буду называть вас Серожей! Хорошо?
Я немного нахмурился – показалось, что мое в принципе довольно приличное имя звучит в ее заграничных устах как-то примитивно-деревенски.
– Нет, Серёжа – это очень скучно, – возразил я. – Зовите меня лучше по-французски – Серж. Или с итальянским акцентом – Сержио.
– Ну, как хотите, – уступила моя собеседница.
Она достала из сумочки пачку сигарет (я тут же щёлкнул своей фирменной зажигалкой – драконом, из пасти которого изрыгалось синее пламя) и, закурив, тихо спросила, задумчиво глядя на тлеющий кончик:
– Она была красивая? – Упорный взгляд держал меня на привязи, не давая уйти от ответа.
– Инга? Ну… Да, пожалуй, красивая… Но не такая красивая, как вы. – Я был доволен, что вывернулся и сумел даже выдавить из себя комплимент.
– Мне рассказывали, что она была… как мне говорили, crazy – сумасшедшая… И очень, очень злая…
– Да ну, не верьте. – Я откинулся на спинку стула.
Почему уже третий человек за короткое время рассказывает мне о том, что Инга была, мягко говоря, стервозной особой? Я вспомнил блестящую от дождя дорогу, черной лентой уходящую в глубь леса, усыпляющее ёрзанье «дворников» по лобовому стеклу, мою руку на прохладной узкой руке и тихие проникновенные слова: «Никогда не верь плохому обо мне… Никогда!» И потом – поцелуи, шуршание серебристого платья, черное забытье глубокого сна и – огненный плен пылающего дома.
Я поёжился от воспоминаний и тихо сказал, мрачно глядя на размытые контуры автомобилей в сером окне:
– Нет, не надо верить всему дурному, что говорят люди… Тем более ее уже нет на этом свете…
Вечером мне позвонил Эдик Савоськин. Его голос звучал глухо и озабоченно.
– Ходят слухи, что братья предлагают тебе вступить в дело? – напрямик спросил он.
– Вроде бы был такой разговор, – туманно ответил я.
– Откажись. – Савоськин был, как всегда, груб и прямолинеен.
– Почему?
– Слушай, тебя здесь давно не было, ты же ничего не знаешь, – раздражённо начал Эдик. – Пока ты по свету шлялся, тут знаешь какие дела накрутились?! Так что поверь старому другу: откажись и живи себе спокойно.
– Какие дела? – Разговор становился час от часу интереснее.
– Какие, какие… Такие! – Эдик явно злился, что приходится мне все растолковывать. – Сам не можешь сообразить?
– Не могу.
– Ну ты… блин… Тебе того раза показалось мало? Понравился запах подпаленной шкуры? Я тебе говорю, радуйся, что ноги унес! Рядом с Сашкой лежать хочешь? Так не думай, рядом не положат, не тот калибр. В лучшем случае найдут тебя в лесу…
