Москва-Париж - страница 13

– Ребята, – обращался он к нам по старой учительской привычке, – мне неважно, из какой зоны вы прибыли и, тем более, почему вы туда попали. Здесь мы с вами в одной зоне – в зоне боевых действий! Мы воюем с подготовленным противником. Он хорошо вооружён и мотивирован, лучше одет и у него много боеприпасов, а самое главное: он превосходит нас числом. И если вы хотите выжить на этой зоне, вам нужно воевать лучше, чем он. А сделать это можно, только если мы будем все вместе, плечом к плечу и спина к спине стоять насмерть!

Сглаз понимал, что если командир не показывает на своём примере, как и что нужно делать в бою, то бойцу не за что будет уважать такого командира. А там, где нет уважения к командиру, нет и настоящего боевого подразделения, потому что невольно у бойца появляется несогласие и внутреннее сопротивление любому приказу. Сглаз никогда не противился тому животному чувству в своих «ребятах», похожему на охотничий азарт, который неизбежно наступал после успешного наката, потому что в нём была радость победы и горькое, почти нечаянное счастье от того, что они выжили в опасном сражении. Я понимал, что ему не хотелось просто так отправлять людей на неоправданную встречу со смертью. Несмотря ни на что, он хотел дать им возможность выжить там, где всё хотело их убить. Это был человек, который всеми силами самостоятельно пытался справиться с чудовищно неправильным устройством этого мира и с холодом его безотчётной враждебности.

Никогда не забуду, как я решил в самом начале нашего тесного общения спросить Сглаза о том, почему такое случилось с нашим Носком, ведь он на зоне никогда не был трусом. Командир оторвался от неотложных дел, посмотрел на меня внимательным взглядом серых рязанских глаз и задумчиво протянул: «А знаешь, с некоторыми такое бывает. Они долго не живут, потому что завод жизненной пружины кончается, и второй раз уже не получится её завести…»

Обидно, но и у него самого не получится прожить долгую жизнь. Хороший был мужик. И с пружинами у него всё было в порядке. Погиб героически, прикрывая наш отход во время мощного украинского наката. Ему прилетело из вражеского пулемёта по ногам, он был тяжело ранен и пытался наводить нашу арту на хохлов по рации, а потом дождался, когда к нему подойдут поближе, и рванул под собой гранату Ф-1.

Подробности последнего боя командира станут известны от двух раненых хохлов, которые сдадутся в плен после нашей ответной атаки. Но это уже будет на другой позиции, когда на нас и на соседнее отделение слева хохлы попрут на трёх «Бехах» с пехотой. Мы с соседями решим отбиваться, но враги пойдут на нас как невменяемые и будут стрелять из всего, что у них было. А было у них много чего. И самих их было намного больше, чем нас вместе с соседним отделением. Потом окажется, что расчёт нашего АГС отстреляет все свои гранаты, перебив гусеницу у одной БМП, и замолчит, потому что у гранатомётчика закончатся все «морковки». Взводная арта тоже плохо нас поддержала почему-то. Очевидно, потом, после боя, командование разбиралось с этой ситуацией, и кого-то «попросили» больше никогда так не делать. А простую стрелкотню с разрывами ручных гранат с нашей стороны хохлы сразу сочтут неубедительной и полезут с новой силой…

От пленных мы узнаем, что это были всё те же нацики из бригады, в которую когда-то входил батальон «Айдар». Наш командир, наш Сглаз, даст команду на отход, а сам прикажет оставить ему все имевшиеся в наличии ленты к пулемёту и сам пулемёт, скажет, что останется на позиции, потому что у него уже перебита бедренная артерия, а это означало, что он неизбежно вытечет через пятнадцать-двадцать минут. Мы не хотели бросать командира, но это был приказ. За те почти тридцать дней, что мы провели вместе, стало понятно, что он опекал и учил нас выживать, наверное, как своих великовозрастных детей, которые опоздали жить, но успели на войну…