Мой взгляд, тем временем, оценил комнату, я обнаружил, что среди характерных предметов обихода, у ребёнка имелись и весьма необычные для его возраста предметы. Среди них были книги, толстые, в потёртых переплётах с отчасти выцветшими литерами заглавия. Я пригляделся, мой проводник позволил мен различить некоторые из фолиантов, это были труды по анатомии, нормальной и патологической физиологии.
– У мальчишки не по годам развитый интерес к естественным наукам. – нашёл я, что сказать по этому поводу.
– О да, Олег, его интерес развит не по годам! – сказав это, тролль явно приложил некоторое усилие, чтобы не усмехнуться, хотя этого никто бы и не услышал, кроме нас двоих.
Я какое-то время стоял там, позади этого мальчишки, который даже и не подозревал о моём присутствии. Складывалось впечатление, будто имей я свою материальную выраженность в тот момент, ребёнок всё равно не заметил бы меня, слишком далеки были наши сознания друг от друга.
Я подошёл поближе, так, чтобы стоя рядом с мальчишкой, увидеть его лицо, отчего-то мне стало любопытно, как выглядел этот маленький человек, с головой окунувшийся в одному ему известный мир.
Перед занятым своими трудами ребёнком лежала деревянная разделочная доска, заменившая юному натуралисту предметный столик, на доске лежал едва покрывшийся пухом раннего оперения птенец неизвестной мне породы птицы. Я никогда не разбирался в видах. Птенец едва трепыхался, но силы, очевидно, уже оставили его несуразное, маленькое тельце. Мальчишка, орудуя металлическим скальпелем с широким пером, уже отсёк птенцу обе лапки, из-за чего кровь разбрызгалась по разделочной доске, попала на стол и несколькими пульсирующими струйками, на самом издыхании своего импульса, угодила на светло-синюю футболку мальчишки, оставив два ярких пятна. Ребёнок, очевидно опасаясь последствий, пытался избавиться от этих улик своей «непосредственности» нашедшей выражение в столь «уродливых формах» Его усилия, тем не менее, обернулись крахом. То, что изначально было двумя пятнами брызг, теперь размазалось и хоть и стало тусклым, зато обрело значительную площадь. Это обстоятельство вызвало у мальчишки явное недовольство. Черты его детского лица, лишённого морщин и чрезмерной осмысленности во взгляде, в один момент приобрели совершенно уродливую гримасу – собравшись в единый пучок внезапно-пробудившегося гнева. Верхняя губа мальчика поднялась к носогубному треугольнику, обнажая кривые зубы, глаза сузились а на переносице образовались складки. Если бы его уши, при этом, приобрели остроконечную форму, то его легко можно было бы принять за мифического гоблина, покинувшего своё укрытие.
Эта гримаса, коренным образом меняющая впечатление о ребёнке, оставалась на своём месте совсем не долго. Считанные секунды я глядел на это создание, пока его мимические мышцы вновь не расслабились, возвращая лицу своё привычное выражение. Со столь характерной его образу детской непосредственностью, ребёнок принялся нарезать плоть, издыхающего под острием его скальпеля, птенца на доли. Процесс был начат с самых дистальных отделов, так, чтобы оставить себе задел для продвижения к центру. Возможно, ребёнок испытывал нездоровый интерес к тому, насколько организм подопытного создания способен адаптироваться к столь резкой и поспешной смене своей пропорциональности. Однако эксперимент юному натуралисту не удался, и вскоре, буквально несколько отсечённых долей от несформированных крыльев, птенец умер, замер на своём жертвенном алтаре. Мальчишка не предал этому значения, продолжая свою монотонную, но методичную работу по дроблению целого на части.
