Мотивы - страница 4

уже грызет его живьем.

…затем – Надсмотрщик, Хронос, жнец

пустых забав, монах, каменотес,

заложник Долга, – седовлас и нем,

ждет у весов, где чашами – дела

и горы слов. И хмурые косцы

за языки влекут, как под уздцы,

вновь прибывших.

Взглянул: Болтал? – И сузилась гортань

до хрипа, до ненужной фразы.

Прозрачна за спиною ткань

сумы последней. Но не гни плечо,

терпи, еще – не горячо, и Цензор

не отобрал, что ценно в ней,

что – дрянь.

И за мгновенье до удара в сердце

мелькнут дома, что строил для людей,

мосты, дороги – «моны лизы» тех

ремонтников, философов—умельцев,

теплушки, мастерские, – в них одно

лишь повторялось: выцветшею робой

завешено вагончика окно.

Успеешь ли, сумеешь опознать

«проезда нет» – растущий быстро знак

у края, за которым свет и звук

не рождены, где, вспыхнув, силуэты

освоенных тобою инструментов,

прощаясь, благодарно возвратят

энергию прикосновенья рук.

И в немоте отбойных молотков

проявится вдруг книжечка стихов,

брошюра, неказиста и мягка,

легка, не толще ручки мастерка,

не тяжелей стамески… Так не медли

на выдохе: Мечтал. Но больше – делал!

И на шкалу, где замерла стрела.

* * *

Достойно зреющий мужчина —

приветлив и не говорлив,

устроен крепко, но не чинно

и – без слащавости – красив.

Богат он берегами странствий,

морщинок кладом на висках,

послушен инструмент опасный

в его уверенных руках.

То ладный клоун, то – ученый,

психолог и веселый бард,

деревья он взрастил у дома,

а сыновьям – и друг, и брат.

Презрев насмешкою кручину,

труда и совести корсар, —

он скромно создает причину

Творцу гордиться в небесах.

Нам камасутру с детства не читали,

и пальцев электрическую цепь

мы словно Фарадеи открывали

в бараке леспромхоза. По утрам

брели коровы за окном. Мешали

соседские клопы нам хохотать

над сутью бородатых анекдотов,

лишь выдавался перерыв в желаньях…

Пусть наши тайны постареют с нами.

Ты помнишь город? Сколько раз обои

мы клеили, мечтая о картинах.

Фламандцы, Поль Сезанн, Матисс

нам чудились в настенных завитках.

А рядом, в самодельных колыбелях,

плоды любви творили, – их дуэт

нас развлекал почище оперетт,

и мокрые пеленки третий год

особый создавали натюрморт.

…После ночной плетешься точно гомик.

Хотя по правде, что механик-хроник,

что сторож, наркоман недосыпаний,

как ни крути, вопрос трудостараний

во многом упирается в постель.

Где, отвернувшись, дремлющей Венерой,

нагие доверяя полусферы

блуждающей за окнами звезде, —

лежит твой незаконченный шедевр.

Вглядись, художник! В покоренных тенях —

власть Линии. Ее живой изгиб

струится от плеча, касается руки,

чуть медлит в талии и – вдохновенно —

взлетает по округлости бедра,

высвечивая женственный овал…

Приятней нет послания мирам,

откуда часто сладкоротый Эрот

не зря в мое жилище залетал.

«Встреча… ветреный… весло…» —

в многотомии словарном

отбираю сотню слов

для целительных отваров.

Тайна колдовской игры,

код алхимиков веселых,

слова – символы, миры:

«легкокрылый… луч… любовник…»

Так суровые масоны

вслед за мудрым Хаммурапи

высекали на колоннах:

«муза… милая… объятья…»

Пробираясь в пуще, грел

у огня ладони, мысли:

«теплый… творчество… хорей…

юность… ясный… ягодицы».

Живу! Влюблен! Как пахнут доски

из под растаявшего снега!

Открыт сезон. И дачник бледный

выходит на крыльцо в обносках.

Вгрызается ножовка в древо,

жучок испуганный скребется.

А рядом – взгляд серьезных, серых

глаз, от которых сердце рвется.

Незаменимый стимул жизни,

мотор для ломика с лопатой —