– Привет, – прошелестела я откуда-то из-под паркета.
– Привет, – сказал кто-то.
– Понятно, – сказал кто-то другой.
– Что будешь петь? – спросил кто-то еще.
– Угу, – кивнул Леня.
Леня сказал мне «угу».
Он увидел меня, посмотрел на меня, заметил меня и сказал мне «угу». Для счастья, в сущности, так мало нужно.
– Девчонки, вы пока там сядьте, – сказал высокий кудрявый парень на басу.
– Мы сейчас со своим закончим и прослушаем все, хорошо?
Аля толкнула меня в сторону скамейки и потянула за рукав, как тряпичную куклу, чтобы я села. Мои ноги отказывались сгибаться, и Але пришлось на меня по-змеиному зашипеть.
Леня играл как бог. Честно говоря, он все делал как бог: стоял, пел, держал гитару в руках, смеялся, молчал и, конечно, говорил «угу». Во всем этом было нечеловеческое, божественное начало, все это отливало светом и отдавало мне под дых, как автомат после выстрела.
Ленины руки произносили музыку, а рот слова, и я впадала в транс, мне уже слышался в этом диалог, и хотелось ответить – вставить слово после долгого, оглушительного монолога, когда хочется и возразить, и горячо согласиться, и просто что-нибудь сказать.
Наконец он доиграл, выпил воды, погонял ее от щеки к щеке. Дернул плечами, как отряхивающийся дог, подошел к микрофону, и голос его заполнил весь зал:
– Ну чего там. Женя, да? Что будешь петь? Иди сюда и рассказывай.
Мама говорила – скажи, но не предупреждала, что спросят сами.
– У меня есть слова, но они странные, музыка – есть наброски, – я говорила быстро, взбираясь на сцену по боковым ступенькам, глаза – в подвал.
– Странные слова? Это как?
– Ну, в смысле, они не дописаны, есть только один куплет…
– Сможешь на клавишах показать? Или тут, – он протянул мне свою гитару.
Я машинально взяла ее в руки, ничего другого не оставалось. Дают – бери. Она была теплой и немного шершавой. И еще тяжелой. Я подумала, что это слишком – держать в руках себя и гитару – обеих вместе.
– Лучше на клавишах, – быстро сказала я и воткнула гитару в ножны у края сцены.
– Ну ок, – кивнул Леня.
– Пацаны, попробуйте схватить на лету.
Я тихо проскользнула по клавишам дрожащими руками.
– Это типа первая часть, потом должен быть припев, – я проскользнула еще раз. – Потом еще пару раз так, я думаю, но, может, что-нибудь другое здесь…
– Погоди, – Леня взвалил на себя гитару. – Давай еще раз сначала и погромче. Саш, подними ей звук. Я сейчас попробую сразу на гитару положить, а ты – кивнул ударнику – ты мне подыграй.
Тот взмахнул своими волшебными палочками, нехотя отложив бутерброд. Я снова заиграла мелодию, которая тут же стала казаться мне отвратительной. Но Леня вдруг взял ее себе – уверенно и жестко, и тут же включились ударные, и появилась музыка.
Я много раз наблюдала за этим волшебным превращением гусениц в музыкальной школе, но никогда не видела настолько красивой бабочки.
Она парила под потолком. Моя музыка. Мои несказанные слова.
– Пой, – закричал мне Леня. – Давай!
Я подошла к микрофону. Горло сжалось, в гортани толпился воздух. Потом я услышала свой голос.
Мама говорила – скажи, но не предупреждала, что будет так громко.
Мы повторили этот фокус три раза.
– Здесь я бы иначе сделал, – сказал мне Леня. – Типа того.
И он положил свою руку на клавиши рядом с моей. Его пальцы зашагали вместе с моими, а потом споткнулись о них. Я обожглась и спрятала их в карман.
– Вот тут, – сказал он, не заметив моей неловкости. – Я бы вот тут остановился, сделал бы паузу, а потом снова сыграл этот проигрыш.
