Хотя черта с два я тебе это озвучу, ты так забавно пыхтишь, что твою агонию я просто обязан продлить еще на четверть часа.
От Ольшанского и вправду веет нешуточной злостью, будто здесь я посягаю на его территорию. Хотя почему это «будто»? Так оно и есть.
Я действительно посягаю. Правда, с моей точки зрения — эта «территория» изначально была моей, и всяким оккупантам желательно уже осознать собственную ошибку и убраться подальше. Потому что мое терпение не отличается такой уж особой эластичностью.
Мои пальцы мнут и перетирают друг между другом твердый фетровый край шляпы, тем самым донося до меня дивную истину — я нервничаю. Я действительно нервничаю. Но, разумеется, не Ольшанский тому причиной, многовато чести...
В той стороне, куда унесло Машутку и Вику, никого не видно, кроме пары хмурых конюхов. По крайней мере, ни той, ни другой все еще не видать. И если бы не было прямого Викиного запрета — я бы сейчас уже шагал в ту сторону, мне же приходится стоять на месте и всячески игнорировать с каждой секундой все более распаляющегося противника.
В конце концов — Вике и вправду лучше знать, как разрешать заваренную мной ситуацию. Все-таки стоило начать со звонка. Хотя, толком и не знаю, что бы это поменяло. Слишком уж крепко Викки уперлась в свое.
Все-таки я её уже основательно достал…
— Интересно, если я тебе по морде дам, Вика сильно расстроится? — задумчиво произносит Ольшанский, уже будто и не обращаясь ко мне вовсе. — Мне почему-то кажется, что только спасибо скажет.
Много слов — мало дела. Хотел бы дать по морде — дал бы, еще когда я только открыл лицо. Ну, или когда убежала Машутка — была возможность изобразить из себя рыцаря-заступника. Сейчас — уже поздно.
Своим мыслям ухмыляюсь невозмутимо. Наблюдать за попытками Николая добиться от меня реакции — даже забавно, только беспокойство одолевает меня сильнее.
Девочек все еще нет.
Интересно — сколько времени потребуется Викки для разговора с Машуткой? И вернется ли она после этого разговора сюда, или сразу, избегая моей компании, уйдет по своим делам? Я, конечно, догоню — я уже успел разнюхать, в какой леваде назначено Машуткино первое занятие, но все равно… Хочется, чтобы расклад был иным. Все и так пошло через одно место, потому что я все-таки надеялся, что дочь не будет от меня бегать. Может быть — надуется, отвернется, спрячется за маму, но такой побег я предполагал в последнюю очередь.
Черт!
Только бы не сделать еще хуже. Как показывает практика — в этом направлении дно не достигается никогда. Хуже можно делать абсолютно всегда.
У нас с Николаем что-то вроде патовой ситуации, когда оба мы стоим и ждем, не двигаясь с места.
— А наездник из тебя кстати паршивый, — вскользь, но уже точно доведенный до ручки моим игнором, роняет Ольшанский, — может, на девочку тебе и удалось произвести впечатление, но только потому, что она не разбирается.
Я кошусь на него и насмешливо улыбаюсь. Ладно, твоя взяла, Николай Андреевич, поговорим. Сделаем вид, что я повелся на этот дешевый развод.
— Значит, ты разбираешься? — фыркаю я, сбивая с локтя приземлившуюся на него пылинку. — И конечно же, в седле ты держишься лучше?
— Лучше тебя держаться не сложно, — Ольшанский как мальчишка, тут же закусывает удила. Боже, как ему не терпится со мной помериться хоть чем-нибудь, аж смешно. Да, достал я тут не только Вику. И это ведь Ник еще не знает ни о чем. Ни о поцелуях у Викиного подъезда, ни о моих методах ведения переговоров. Знал бы — уже бы, поди, от бешенства собственную челюсть проглотил.
