Но увы. Он тут давно. Он понял. Он недоволен услышанным. И я его понимаю.
Мы смотрим друг на друга неотрывно, будто хотим пролезть в голову и прочесть мысли. Его цепкий темный взгляд практически держит меня, касаясь моей кожи. Это одновременно и удивительно и ужасно.
— Марк Игоревич… — начинаю я, но понятия не имею, с чего начать. Сейчас чтобы я не сказала, все будет выглядеть глупым оправданием, поэтому лучше лишний раз подумать.
Все молчат. Я только слышу свое громкое дыхание и чувствую ужасную боль в голове. Кажется, у меня даже в глазах потемнело, от этого процесса внутри черепа.
Зачем я вообще это сказала? Даже если я так и думаю, зачем это было говорить здесь коллегам? Можно списать на нервы, но это не решит проблему.
Пытаюсь понять, что будет дальше, но по выражению лица бывшего, непонятно ничего. Совсем. Когда он научился так эмоциями управлять? Помнится, в наших отношениях, с самоконтролем у него было не все в порядке, в результате доставалось всем.
Когда молчание затягивается, хочу снова открыть рот и что-то все же начать говорить, как на пороге появляется Анна Павловна.
— Я обо всем договорилась, Марк Игоревич, в два часа они приедут, — с легкой улыбкой сообщает она боссу, но по обстановке и вытянутым лицам девочек, приходит в ступор. — Что происходит?
Молчим. Все смотрят на Марка, а он на меня, слегка прищурившись.
— Я что-то пропустила? Девочки?
Она ждет хоть какого-то объяснения, но его нет. Вообще ни у кого.
— А вы, Анна Павловна, говорили кандидатур нет, — Марк наконец-то, разрывает наш зрительный контакт, обращаясь к управляющей. — Вот она.
Он указывает на меня. Меня. Все? Вопрос с кандидатурой на увольнение решен? Даже разбираться не будут?
— Не думаю, Марк Игоревич, — качает головой Анна. — Я лично могу поручиться за Софию, но скажу честно…
Сокольский поднимает ладонь, снова затыкая управляющую и я вижу, как ее откровенно достал этот жест. Марк даже не скрывает своего истинного отношения к своим работникам. Хам.
— София Сергеевна, пройдемте в мой кабинет, — отдает приказ бывший и с безэмоциональным выражением лица, выходит.
А я не жива, не мертва. Мне хочется под этими напряженными взглядами провалиться сквозь землю. Спасибо, что он не прилюдно меня будет отчитывать и впоследствии увольнять.
Молча выхожу из подсобки, следуя за ним. В голове нет ни одной адекватной мысли. А боль как набатом: бум-бум-бум.
Вдох-выдох. Я смогу.
Когда мы остаемся одни, самое время попытаться извиниться, сгладить острые углы, но я не могу заставить себя открыть рот. В глазах все плывет, дышать трудно, кожу слегка жжет. Давно не было панических атак, я уже подзабыла, что в таких случаях делать.
— Извинений, как я понял, не будет, да? — Марк снимает пиджак и повесив его на спинку кресла, сосредотачивается на моем лице.
Он наверняка ждет от меня хоть какой-то реакции, но вместо того, чтобы открыть рот и сказать «извините», я лишь нервно хихикаю.
— Занятно, — кивает он, не сводя с меня глаз. — Может тебе пакет принести?
— Зачем мне пакет? — мой смех становится громче, не могу себя сдерживать. Рядом с ним я становлюсь неадекватной. Это проблема, если честно.
— Ну, как же? Тебя же тошнит от меня, ты еле сдерживаешь рвоту. Не хочу, чтобы тебя стошнило прямо посреди моего кабинета, а находиться ты тут будешь долго. Почему ты смеешься? — Сокольский еще больше хмурится, от чего складка на лбу становится глубже. — Я говорю что-то смешное?
