– А разве это не должна делать какая-нибудь уборщица по этажу? – спросила я.
– Нет. Но ты можешь позвать свою мамочку, – неприятно усмехнулась одна из них.
Я посмотрела на ведро с присохшей тряпкой. Потом на своих нахохлившихся соседок. А потом вышла в коридор, дошла до дежурной и попросила переселить меня от злобных социологов.
– Вечно вас, журналистов, все обижают, – проворчала дежурная. – Там на второй этаж переезжают две первокурсницы, и одна тоже с журфака. Давай я спрошу, нельзя ли тебя туда.
На следующий день я стояла в дверях другой комнаты – с чемоданом, грязным контейнером из-под котлет, какими-то сковородками и халатом, о котором одна из моих новых соседок – худая, мрачная блондинка – тут же сказала:
– Пиздец у него расцветка.
То была Латышка.
II
Латышка родилась 9 мая. И более беспощадного к себе и людям человека я не знаю.
На самом деле ее звали Олей – так же, как и меня. Но мне всегда было странно называть своим именем другого человека, поэтому я почти сразу дала ей прозвище. Она родилась и выросла в Риге. Окончила на «отлично» русскоязычную школу, с легкостью поступила в главный латвийский университет на экономический факультет, отучилась там год и, не удовлетворенная качеством образования, подалась в Россию.
Латышка обладала пугающей работоспособностью и физической силой. Все в ней работало как единый механизм: она отключалась в ту же минуту, как ложилась в кровать, и стремительно вскакивала, как только звонил будильник. Меня доводила ее привычка врываться в комнату, и я до сих пор помню звук ее шагов, раздававшийся из коридора, – она приближалась как неотвратимость.
Латышка все делала идеально. Она вовремя сдавала задания, хорошо училась, работала с первого курса и не пропускала занятия. Меня выгоняли с лекций за списывание и ругали из-за прогулов. Утром я открывала глаза, с минуту смотрела, как васильковый халат Латышки вьется по комнате, выключала будильник и терзалась до самого ее выхода. Мне казалось, что если нельзя учиться так, как Латышка, то не следует даже и напрягаться.
Я во всем была слабее ее, но все же были две темы, где я мечтала когда-нибудь ее сокрушить: я хотела хоть раз лучше нее сдать экзамены по словесности и хоть раз победить ее в политическом споре.
Сразу признаюсь: ни то, ни другое мне так и не удалось.
В стенах университета Латышка была непобедима.
Первый раз мы поспорили в самом начале учебы. Это было по дороге с какой-то лекции. Наверное, с политической истории. Я что-то обронила про склонность нашего президента к тирании, а Латышка сказала вдруг, что я несу чушь.
– Еще скажи, что он тебе нравится, – засмеялась я.
– Я очень уважаю президента страны, которой стольким обязана, – спокойно ответила Латышка. – Я умею быть благодарной.
– В смысле – обязана?
– Я приехала из Латвии, у меня нет гражданства. Мне дали возможность наравне с русскими сдать экзамены, поступить на бесплатное в один из лучших университетов, предоставили общежитие и стипендию.
– Ну и что?
– Ну и то, что тебе бы тоже следовало быть благодарной.
Это рассуждение меня так поразило, что какое-то время мы шли молча. До этого мы не обсуждали политику, но я отчего-то была уверена, что Латышка разделяет мои взгляды. Вернее, взгляды моей семьи. Кухонные размышления моего отца казались мне такими логичными, правильными и сильными, что я просто представить себе не могла, как в Москве, в московском университете, кто-то может рассуждать по-другому. Слова Латышки меня не только удивили. Я испугалась, потому что не умела спорить. Те жалкие пару раз, когда кто-то из одноклассников говорил о своих симпатиях к президенту, я просто смотрела на них с презрением – мол, что они понимают. Но на Латышку нельзя было смотреть с презрением. Во-первых, она казалась мне очень умной. Во-вторых, она смотрела с презрением на меня.
