* * *
Состоялась аудиенция с Ванькой. Хоть следователь запросто мог вызвать, поехал сам в Некрасово, соблюдая доверительную манеру следствия. Новое приключение. Дело было вечернее, Иван дома. Углядев в окно представителя органов – догадаться было нетрудно – выбрался на крыльцо, и в избу пригласил неохотно, что вовсе выходило против правил. Андрей заподозрил желание что-либо сокрыть, но после допуска ничего не обнаружил. Чуть позже, когда оглоед – грубовато, прямо скажем – родителей с глаз отослал, понял – от них оберегает. Допрос состоялся путанным. Никакого таинственного лица не знаю, наговаривает Мария. Отстаньте от меня, улик нет, чего цепляетесь. Держался не тонко, угрюмо, нервно и безвольно сгущая подозрения. Сняв показания, Андрей Павлович откровенно потопал в избу напротив. Там сразу и шабаркнуло. По показаниям самого Ивана тот работал в совхозе, механизатором – соседи тут же опровергли. Никаких механизаторов. Пробавлялся Бык в Лощинках. На каких должностях, неизвестно, потому как заведение тамошнее темное.
Андрей гневно зашагал обратно к Докучаевым. Ивана след простыл… Да, мямлили тщедушные, забитые родители (в кого удался, любопытно, парень?), работает в диспансере, боле ничего не знаем – уважения к родителям Иван не испытывает. Еще походил по соседям, поспрашивал – внятного не нарыл.
А о Лощинках-то Андрей слыхал. Помните протекцию Ивана Ильича? Психонервический санаторий, куда наметили Мишу – он и звался Лощинками.
* * *
Лощинки были в округе учреждением даже нарицательным по естественной причине – о нем никто ничего толком не знал. Ну да, некое заведение психотерапевтического фасона, но что, тем более к чему – тишина. Куценько ведал Иван Ильич, потому как там работала санитаркой одно время жена. Но и она путного не умела сообщить, вестимо единственно, что руководил заведением солидный ученый. Из Ленинграда. И два других основных врача прибыли из столиц. С одним из них Фирсов сиживал раз за стопкой, но, следуя военной закалке, в исподнее не лез. Собственно, благодаря стопке Мишу определить и договорился… Нынче дозвонились по горячему настоянию следователя до одноразового сотрапезника. Есть такое дело, исполняет обязанности Докучаев Иван в качестве санитара. На рядовом счету: себя блюдет, в проказах незамечен, к пациентам лоялен. Никаких событий выходящих за рамки функциональных обоснований предприятия не имеется. Каковы обоснования? Ничего особенного, сугубо в тематической кондиции.
В тот же вечер Андрея затомило, в позвоночнике зудел странный звон, которого приспичило лишиться, и парень гнусно маялся, не зная как бы избавление соорудить. Прянуло наитие, вспомнилось: аккурат после первого знакомства с Мишей («армянский коньячок» для уточнения эпизода) произнес в сердцах: «Дурдом!..» Резко вслед воспоминанию нытье исчезло. Отсюда и поделился чудом с Фирсовым – как раз у него ужинал, ибо созванивались недавно с Лощинками. Так возьмите, у председателя хлеб из рук выпал. А когда прошла первая оторопь, обозначенная больным взглядом и мертво сомкнутыми челюстями, поведал мужчина о своей фразе, сказанной накануне пожара: «Гори оно синеньким…» В другой-то бы раз хихикнули, ну уж улыбнулись что ли непременно, а нынче упористо глядели друг в друга и поступок молчанием сопроводили.
Дальше – ядреней. Призвали к ответу Антонину Степановну, супругу председателя – все досконально выкладывай, что о заведении известно. Замерла во фрунте, усиленно морщила лоб. Да, существует в организации некая заковырка. Там ведь как – два отделения: одно незатейливое, сюда Михаила и сунули, собственно, здесь и работала, а вот другое как бы потайное, допуск туда редкий имеет. Переступать не довелось. Слухи разные; в том числе, будто производит отдел некие исследования военного назначения… Относительно Ваньки Быка: в расположении не встречала, поди, в заковыристом отделении и трудится. Впрочем, год как уволилась, может, тот позже поступил?… На другой день Андрей Павлович стоял перед высокими воротами загадочного учреждения.
