– Полина, – мы как-то легко перешли от фрау и херр к именам, – вы тоже врач?
– Да, эндокринолог. В Москве у меня клиника и пациенты.
– А семья?
– Конечно, но они сейчас не в России. Муж должен уже лететь ко мне, а дети в Болгарии с бабушкой.
– А вы? – спросила для поддержания разговора. Интереса к личной жизни доктора Шолле у меня не было, а у него не было кольца ни на одном из пальцев. Правда, для хирургов это скорее профессиональное и никак не указывало на статус.
– Женат исключительно на работе, – улыбнулся Маркус. – Я был несколько раз в Москве. Мне понравился город: архитектура, много зелени, люди.
– Москва прекрасна, – согласно кивнула, отпивая кофе.
– Очень красивые женщины. Если женюсь, то исключительно на русской.
– А как вам русские мужчины?
Маркус нахмурился.
– Нет, я не в том смысле, – смущенно тряхнула светлой копной. Взяла, ни с того ни с сего человека в геи записала! – В сравнении с женщинами? Соответствуют?
Когда-то Карл Лагерфельд пожалел нас, россиянок, заявив, что не понимает, как такие красивые женщины живут в стране с таким некрасивыми мужчинами. Будь он женщиной, то стал бы лесбиянкой. Я была не согласна. Мой муж очень привлекателен, сексуален, а главное, он мужчина в том понимании, в котором оно уже устарело. Сейчас столько альфонсов, лентяев, мамкиных корзиночек и диванных альфачей. Мужчина, способный принимать решения и брать ответственность – большая редкость. Я была безмерно благодарна мужу за помощь с лечением. Да, он побурчал, но оплатил счета. Мы не бедствуем, деньги есть, но не долларовые миллиардеры, конечно. Я врач: работаю с пациентами и в коллективе. Знаю много историй. Со мной часто делятся наболевшим. Порой мужья даже на жену и детей денег жалеют, не то что на ее родителей. А пациенты у нас платные и совсем не бедные. Но даже они иногда горько плачут…
– Нет, – Маркус по-мужски улыбнулся. – Настолько красивым женщинам сложно соответствовать, – на долю секунды показалось, что это флирт. Но я даже ответить не успела.
– Не помешаю? – голосом Марата можно океан заморозить. Минус сорок в каждой интонации.
– Март, – любовно назвала его, обернувшись, – привет! – шагнула, обнять хотела. Но он сам стиснул мою талию большими руками и к себе притянул, поцеловал жадно и больно. И все это со взглядом мимо меня. На доктора Шолле смотрел. Для него представление. Это не про нежность, не про то, что соскучился, даже не про страсть. Это ревность, собственничество и желание утвердить свое право надо мной. Скоро одиннадцать лет как женаты, а Загитов властный ревнивец.
– Маркус Шолле, хирург папы, он будет оперировать, – и к доктору повернулась. – Мой муж, Марат Загитов.
Мужчины обменялись недружелюбным рукопожатием: Загитов включил Отелло, а Маркус просто реагировал соответственно.
К вечеру мы с мужем вернулись в гостиницу. Пока были в клинике – молча поддерживал; остались вдвоем в номере – фонтанировал ревнивой язвительностью.
– Вери бьютифул вумен, – коверкал английский немецким акцентом Шолле. – Какого хера, Полина?
– А ты знаешь, что обращаться к мужчине-немцу нужно херр… – я пыталась разрядить обстановку. Что нашло на мужа? Откуда эти вспышки агрессивной ревности и едкой раздражительности?
– А ты знаешь, – подошел вплотную и с обманчивой мягкостью коснулся моих плеч, – если какой-нибудь херр подкатит к тебе свои яйца любой национальности, то я отрежу их тупым ножом, – и сжал, впечатываясь в меня напряженным телом, демонстрируя мощную эрекцию.
