Павел Константинович строил по всей стране гидроэлектростанции. Затем расширил свой кругозор и переключился на гидроочистные сооружения. Не обошлось и без мелиорации. Диссертация тешила самолюбие, КБ давало возможность практической реализации. Готов был Павел Константинович превращать кинетическую энергию падающей на поля родины воды обратно в свет лампочек над тетрадями в сельских школах. Дед блистал нарасхват, впору было почувствовать себя звездой планетарного масштаба. Бывал он и в Чаде, и в Аргентине, и в Эфиопии, добрался и до Армении. Он часто рассказывал дома, что такого рассвета, как над снежной вершиной Арагаца, он не видел никогда. Что такого простора, как в горах и долинах Шамшадина вообще нет в природе. И, может быть, его восхищение природой Армении прошло бы бесследно, но, как я уже говорил, у деда Павла имелось увлечение – он рисовал. Сначала он стеснялся своего хобби и делал это тайно, а потом распоясался, ободренный первыми похвалами соседей, жены и дочери. Одну из своих небольших работ, составивших «Армянский цикл», он и преподнес в подарок своему будущему зятю. Хачик осторожно взял в руки подарок, бережно развернул упаковочную бумагу, а потом поднял изумленные глаза – сначала на маму, а потом на будущих тестя и его меткоглазую половину.
– Что? – встревоженно прошептала Люся.
– Это мой дом… – И он указал на серебристую точку под горой, заботливо укутанную зеленью. – Это крыша… Я ее клал… Отцу помогал…
Люся с нежностью провела ладонью по жесткому ежику волос Хачика, а потом подняла благодарный взгляд на отца. И не было сомнений, что, мол, это просто похожее место, мало ли затерянных в горах деревушек, мало ли блестящих жестяных крыш, тутовых дерев с корой, как морщинистые лица старух, мало ли петухов на перилах террас, мало ли женщин, вынимающих хлеб из печи, мало ли мужчин, починяющих на заднем дворе старые штиблеты с тихим вздохом: «Хороша кожа. Подобью, еще сто лет прослужат». Сомнений не было.
Именно за жизнью семьи Хачика невзначай подглядел Павел Константинович в перерывах между многотрудным и ответственным делом постройки систем возобновляемых источников энергии и орошения. Именно в этом доме он, еще много лет назад, как в платиновом отеле, забронировал местечко для своей красавицы-дочери, польстившись на покой, уют и небесную чистоту, царящую здесь. Так и повелось думать, что брак мамы и папы состоялся, если не на небесах, то явно где-то в художественном пространстве бытия.
– Люся, ну почему он такой серьезный? – не унималась Лидия Сергеевна.
– Разве? А почему же он должен каламбурить?
Лидия Сергеевна грустнела. Она и сама не могла сказать, почему? Но шутка, она ведь располагает людей к собеседнику. Мог бы и постараться будущий зять.
– Нет, не то. Но будь по-твоему, – притворно соглашалась моя будущая бабушка.
А затем, пожав плечами, снова отправляла дротик своего сомнения в цель. То есть она всего-то ткнула изящным пальцем в объявление на дверях, оповещающее, что в связи с майскими праздниками загс меняет привычное расписание работы.
– Видишь, ты хотела зарегистрироваться на майские. А они не работают. Это знак. Ты не находишь?
– Нет, не нахожу, мама, – смеялась Люська и для убедительности повторяла фразу по-немецки.
Но неутомимой бабушке Лиде казалось, что своими сомнениями она вот-вот попадет в мамино сердце. А в него нетрудно было попасть, ведь Люсино сердце разбухло от любви, сделалось одной огромной мишенью, бей – не хочу! Но вот что странно, все дурное, сомнительное, все кисло-горькое на вкус, все тлетворное на запах не долетало до Люсиного сердца, увядало где-то на полпути и, поверженное, падало.
