Удивленный голос сына с трудом прорывается сквозь пелену беспокойного сна.
- М-м-м? - ворочаюсь, вытягиваясь на неудобном диване.
В левую затекшую ногу тут же устремляется табун кусачих мурашек. Так резко, что хочется взвыть. Тру заслезившиеся от солнечных лучей глаза и медленно принимаю вертикальное положение, садясь. Все тело ломит, боже...Я слишком стара для этого. Меня будто корова прожевала...
- Ты что здесь делаешь? - Левка смотрит на меня с веселой жалостью. С трудом фокусируюсь на нем.
- Сплю, - сообщаю очевидное, с хрустом разминая шею, - А ты чего так рано?
- Ну как рано, уже одиннадцатый час, - хмыкает сын, придирчиво оглядывая меня, - А папа где?
- В спальне, - морщусь, потирая виски.
- Поругались?
- Не сильно, - пожимаю плечами.
Не то, чтобы наши дети были слепые и глухие, но у нас с Сашкой негласное соглашение - держать хорошую мину до последнего.
- Ну да, так не сильно, что ты впервые докатилась до дивана на первом этаже, - Левка закатывает глаза и направляется к холодильнику, - Надеюсь хоть не пинком из спальни выпер?
- Твой папа не такой, - вяло сообщаю на автомате.
- Ага...Мам, что пожрать? - Лева скептически оглядывает внутренности холодильника, и в этот момент он так пугающе похож на своего отца, что меня тянет его послать, как Сашку вчера.
Они в принципе - как из ларца. Одно лицо, одни жесты, одни повадки. Даже Левкина стрижка похожа на ту, что Сашка носил в молодости - у сына выбрита половина головы справа, а слева длинный льняной чуб до самого подбородка, который он постоянно нервно заправляет за ухо. Те же серые глаза, рыжеватые ресницы, тот же рост - он уже почти с Сашку в свои четырнадцать. Те же тонкие губы, которые Левка вечно недовольно поджимает, а, когда улыбается, слегка напрягает верхнюю губу. Те же плечи как у гребца. Вот только сын - еще подросток и совсем худой, отчего создается впечатление, что на эти богатырские плечи повесили чье-то длинное тщедушное тельце с непропорционально большими руками и ногами. Гуттаперчевый мой...
Сейчас Левка хмурит пшеничные прямые брови, как у отца, в ожидании оглашения мной домашнего меню, но его нет. Ничего не изменилось со вчера.
- Все, что найдешь, все твое, - милостиво предлагаю сыну.
- То есть ничего, - констатирует этот вечно голодный подросток.
- То есть если будешь жарить яичницу, рассчитывай на меня тоже, - встаю с дивана и сладко тянусь во весь рост.
- Шикарно...Еще и припрягла. Если вы из-за этого ругались, то, знай, мать, я на стороне отца!
- Ты всегда на стороне отца, - отмахиваюсь я, направляясь к лестнице на второй этаж с горой смятого постельного белья, снятого с дивана, - Так, я умываться, и мне поработать надо. Уже почти одиннадцать. Блин, я Кире обещала к двум на склон подойти...Короче, кофе мне сваришь, Лёв, а?
- Эксплуататорша! - рычит сын, сверля меня возмущенным взглядом исподлобья.
- Спасибо! Ты самый лучший у меня! - чмокаю уворачивающегося Левку в гладкую персиковую щеку и оставляю на первом этаже одного.
***
В нашу спальню пробираюсь тихо-тихо. Сначала приоткрываю предательски скрипнувшую дверь, сквозь щелочку пару секунд лицезрею сладко похрапывающего мужа, и только потом просачиваюсь вся. Солнце заливает нашу светлую комнату жаркими веселыми лучами, нагревая воздух до летних температур, и я по привычке переживаю, что Сашке спать душно. Подхожу к окну, открываю форточку и задергиваю шторы раньше, чем успеваю подумать, что он вообще-то никакой заботы не заслужил. Еще и звук проехавшихся по гардине занавесок заставляет его сонно заворошиться в кровати. Не двигаюсь, ожидая, когда затихнет и снова крепко уснет. Сердечный ритм рефлекторно разгоняется, пока мой взгляд скользит по голому телу мужа. Он объективно красивый складный мужик, а я - слабая, озабоченная и живая...
