Алексей поблагодарил государя за внимание к своей сестре и спросил, какие задачи командира гусарского полка, который ему предстояло возглавить по высочайшему повелению, император рассматривает как первостепенные.
– Естественно, гусаров реформа не коснется, для гвардии военных поселений не будет, так что твоя задача – боеспособность полка. Применишь весь свой опыт, полученный на войне. Сделаешь из полка образчик современной легкой кавалерии, такой, чтобы Наполеон на острове Святой Елены съел от зависти свою треуголку. Я оставляю за собой гвардейские полки и столичный гарнизон, а все остальное перевожу в военные поселения.
«Понятно, что делал здесь Аракчеев, – подумала Черкасский, – военные поселения – самая утопическая идея на моей памяти».
Как будто подслушав его мысли, император сказал:
– Алексей, ты думаешь, я не понимаю, что из моих солдат не получится дельных хлебопашцев, а ратные навыки они растеряют? Я все понимаю, но должен либо содержать восьмисоттысячную армию, либо думать об освобождении крестьян. Те полки, которые будут сами себя кормить, сэкономят казне огромные средства, и я смогу выкупать землю для освобождаемых крепостных. Ты сам как поступаешь со своими крестьянами?
Черкасский рассказал, какую стратегию выбрал для себя в этом вопросе, и Александр согласился, что в данный момент это – самое разумное, что можно придумать. Они еще поговорили про новое назначение Алексея, а потом государь отпустил старого друга, посоветовав прямо сейчас пойти к Елизавете Алексеевне.
– Она поможет тебе, не сомневайся, – заметил император, провожая князя, – не отдавай сестру моей железной матушке – получишь новую графиню Ливен.
«Вот это нам точно не нужно, – подумал Алексей, выходя в приемную, – хватит с меня коммерсанток, конезаводчицы и ясновидящей оперной певицы».
На половине Елизаветы Алексеевны его встретила незнакомая не очень молодая фрейлина в светло-сером платье.
– Что вам угодно, сударь? – осведомилась она, окинув князя пристальным взглядом.
«До чего неприятная дама, – подумал Алексей, – мало того что некрасива, да еще и смотрит мрачно».
Дама ждала ответа, и он представился:
– Светлейший князь Черкасский, я пришел сразу после аудиенции у государя, он посоветовал мне повидать императрицу немедленно.
Услышав имя визитера, дама тут же повела себя совсем по-другому, она заулыбалась и заговорила елейным голосом:
– Ваше сиятельство, извольте обождать, я сейчас доложу ее императорскому величеству.
Она вновь улыбнулась и, бросив на князя нежный взгляд, скрылась за дверью.
«Откуда они ее выкопали, – изумленно подумал Алексей, – у этой фрейлины повадки трактирной шлюхи. Может быть, не стоит делать Ольгу фрейлиной и присылать сюда?»
Но отступать было уже поздно. Дверь распахнулась, и из гостиной, приветливо улыбаясь, вышла сама Елизавета Алексеевна.
– Алексей, как я рада вас снова видеть! – сказала она, протягивая князю обе руки, – проходите скорей, расскажите, где вы были все это время.
Черкасский с грустью отметил, что красота императрицы стала еще воздушнее: она похудела, и черты прекрасного лица сделались совсем тонкими. Теперь она, как никогда, походила на ангела, случайно оказавшегося среди людей. Слухи о том, что государыня страдает от слабого сердца, все увереннее циркулировали при дворе. Но стараясь не выказать своего удивления и печали, князь сел в предложенное императрицей кресло и начал рассказ о своей семье. О возращении Лизы он сообщил в тех же выражениях, что и императору Александру, и с облегчением вспомнил, что Елизавета Алексеевна не была с мужем в Англии и ничего не знает о предсказании. Наконец, он перешел к тому, зачем пришел:
