– Надо решить с колледжем. Мне ведь остался год до окончания! Переведусь на вечерний или заочный. Надо найти работу. Я не хочу сидеть у тебя на шее.
– Ничего. Давай учись. Своя ноша не тянет, – я хмыкаю, набрасывая халат и собираясь идти в ванную.
– Саш… – Ванька подходит ко мне и заглядывает в глаза. – Я всё-таки мужчина… Хоть и… Ну ты понял. Эти вопросы я хочу решать сам.
Это было так сказано… Так твёрдо!
– Прости меня, пожалуйста, – абсолютно искренне говорю я. – Я был неправ.
– Пустое… – суховато бросает он.
– Моя помощь в чём-нибудь нужна?
– Я пока не знаю, но, может, когда-нибудь…
– Замётано! Ладно, я в душ.
* * *
Суббота.
Подъезжаем к кладбищу. Вот и ворота. Красиво тут… Особенно золотой осенью. Вообще октябрь, точнее, его начало – очень красивое время.
Паркую машину. Ванька сидит как в оцепенении.
– Мне с тобой сходить? – осторожно спрашиваю я.
– Знаешь… – чувствую, как он почему-то смущается. – Я даже хотел тебя об этом просить. Пойдём?
– Конечно! – с облегчением говорю я, потому что мне хочется быть с ним там, у могилы.
Вот и могила. Свежий холм с крестом рядом с двумя старыми могилами.
– Это мама и папа… – поясняет Ванька, увидев мой брошенный в ту сторону взгляд.
Положили цветы… Сегодня сороковой день. Ванька стоит рядом и, похоже, давится от слёз. Я боюсь смотреть на него. Поэтому обнимаю его за плечо. Плечи его вздрагивают…
– Ладно… Пошли, – выдавливает он, и мы снова пробираемся между могил, но теперь к выходу.
Ванька идёт впереди, и я смотрю на него. Обращаю очередной раз внимание на то, как он одет. Чахлая курточка, драные джинсы и такие же драные кроссовки… На себя, значит, ничего не заработал… На меня опять накатывает волна жалости. Ведь, кроме меня, у него теперь действительно никого нет. Значит, я как старший за него в ответе! В машине он сначала молча смотрит вперёд, а потом поворачивается ко мне.
– Саш… Поехали на ту квартиру. Я там так давно не был…
– Конечно! – даже с радостью соглашаюсь я.
Тягостное запустение… Видны следы торопливых сборов…
– Эта комната… была моей, – грустно выговаривает Ванька, приоткрывая дверь.
– Так она и сейчас твоя? – недоумеваю я.
– Ты не понимаешь…
И я понимаю, что я действительно не понимаю.
Ванька опускается в кресло и закрывает глаза.
Ясно, что ему надо побыть одному.
– Вань… Давай я схожу в магазин. Помянуть надо.
– Угу, – мычит он, не открывая глаз. – Можно я здесь побуду?
– Конечно! Я один схожу. Дай ключи.
Возвращаюсь с мешком продуктов и выпивки. Музыка в квартире меня оглушает. Прохожу на кухню, ставлю мешок и заглядываю в комнату к Ваньке. Он продолжает сидеть с закрытыми глазами, слегка подаваясь навстречу звукам из колонок. Только какая-то скорбная гримаса застыла на губах…
Понятно, что мешать не надо. Потерплю… Иду на кухню снова. Начинаю разбирать мешок.
Музыка такая, какой я никогда в своей жизни не слышал. Против моей воли она начинает вползать в сознание, вытесняя оттуда всё другое, к ней не относящееся. Я уже слушаю её! Этот безудержный трагизм, выражаемый и голосами певцов, и хором, и оркестром плющит мне мозги! Но мне… Но мне от этого не оторваться! Я хочу, чтобы это продолжалось! Как под огромной тяжестью, опускаюсь на кухонный табурет. Ловлю себя на том, что моё тело даже резонирует в такт этим отчаянным звукам… будто я сам часть этого оркестра или хора. Это и невыносимо и, как раньше говорили, упоительно.
