— Извините, у меня к вам вопрос, — запихав обиду в себя, шагнула я вперед, чтобы оказаться напротив своего работодателя.
— Слушаю, — коротко и сухо сказал он, стрельнув в меня глазами и находясь в своих мыслях.
— Вы просили снять утренник на камеру, я это сделала, вот, — вытянула я камеру вперед, думая, что он оживится и с интересом возьмет ее в руки, посмотрит видео, но и тут ошиблась.
— Положите туда, — мотнул головой на стол рядом со мной, — спасибо.
И это вся реакция? Да что он за робот такой? Ничем его не пронять. Сам же недавно приглашал на чай. Я почувствовала некое потепление между нами, а теперь он ведет себя как строгий начальник. Обижаться, по сути, я права не имела, но почему же тогда стало так противно на душе? Неужели сложно нормально поздороваться и вежливо поблагодарить? Убудет с него?
Неуверенно положила камеру на стол и снова набрала ртом воздух, как перед прыжком в воду. Интуиция подсказывала, что я выбрала не лучшее время тревожить нанимателя. Он уже вернулся к работе и даже что-то увлеченно печатал в ноутбуке, попивая чай из кружки. Очевидно игнорировал мое присутствие. Но обещание, данное Максу, нельзя было игнорировать.
— Что-то еще? — нервно спросил Саша, заметив мое нелепое топтание на месте.
— Вы знаете, — замялась я, — Максим сегодня после утренника спросил, нельзя ли отправить маме видео, как он читает стишок. Или хотя бы фото.
Бах!
Саша вдруг долбанул кружкой по столу и повернулся ко мне. Лицо перекосило от гнева. Добилась внимания наконец. Что я натворила? Да лучше бы ушла.
— Вы что, говорили с ребенком о матери?! — резко заговорил он леденящим тоном. — А кто вам позволил? Это разве ваша зона ответственности?
Впервые его таким видела. Отпрыгнула даже неосознанно, перепугалась вся, язык к горлу прилип.
Я ожидала какой угодно реакции, но не яростного взрыва.
— Ну да, говорила, он сам начал, — начала защищаться я, — просто он спросил, я же должна что-то отвечать ребенку.
— Какая разница, что он спросил? — всё жестче говорил он с пугающей злобой в холодных глазах. — Вам запрещено говорить с ребенком на эту тему. Это понятно?
— Понятно, но… — совсем растерялась я под его немигающим взглядом, воздух вокруг нас был пропитан нереальным напряжением.
— Вам Кларисса Вульфовна что, не дала инструкции на этот счет? — цедил сквозь зубы Саша, буравя меня взглядом.
— Она говорила, да, говорила к вам обращаться, но это же всего лишь фото… Я подумала… — А чего это я оправдываюсь? Мне ситуация непонятна. В чем вообще беда? — Послушайте, я прошу прощения, но вы можете меня хотя бы частично посвятить в вашу ситуацию, чтобы я знала, что говорить ребенку? Я не понимаю, что ему отвечать. Я же не могу выглядеть как дура, когда он о своей матери спрашивает.
— Вас это вообще не касается, Алина! — выговаривал он мне как самой нерадивой прислуге. — Это не ваше дело, не лезьте в мою личную жизнь. Никаких фото никакой маме вы отравлять не будете!
— Но что я должна сказать Максиму? — вспылила я, не выдержав его агрессии.
— Я вам вообще запрещаю касаться темы матери! — вынес он вердикт, а взгляд говорил: “Ну что здесь непонятного?”
— Как вы себе это представляете? Он будет спрашивать про маму, а я должна делать вид, что глухая?
— Да хоть бы глухая, хоть бы слепая, но вопрос матери Максима закрыт, и точка! Вы не будете с ним ее обсуждать, ясно?
Ответ меня не устроил. Я ничего не понимала. Да и тон Баженова, на мой взгляд, был недопустим. Вопрос слишком важный, чтобы не разрешить его до конца.
