Моя индейская Ж - страница 2

Она вдохновляла и направляла Анечку, показывая ладонью, когда следует нажать очередную клавишу: оказалось, моя женщина давно преподаёт девочке музыку. Анечкина мелодия отзывалась на Её лице беспокойством и сочувствием. В этом чувствовалось материнское и женственное старание, и я вновь дёргал гитарные струны, украшая пластмассовое пианино живыми звуками. Мы оказались прекрасным трио.

Гости готовились к прощальным поцелуям. Я выскочил в прихожую, чтобы успеть подать Ей плащ, но из комнаты донеслись всхлипы. Все метнулись обратно. Галина сидела в кресле, запрокинув голову, а по её щеке текла слеза. Анечка бросилась к маме и тоже заплакала. "Трудно дышать, не могу", – схватилась Галина за грудь. Кто-то побежал на кухню за стаканом воды, охранник предложил вызвать "скорую". Галина же, тяжело вздохнув, уставилась заплаканными глазами в оконную темноту: "Мне уже лучше". От этого внезапного выздоровления чувство абсурда стало ещё острее.

Молчаливые и озадаченные, мы потянулись в прихожую. Плащ своей женщине я всё же подал. Она приняла это с лёгким смущением – таким, какое уже мелькало, когда Она шла за ворота. Наша компания спустилась во двор. "Что с Галиной?" – спросил я доброго охранника. Он лишь пожал плечами. Над Вильнюсом висела неприветливая осенняя ночь, окна в соседних домах давно погасли. Ржавое небо роняло редкие капельки. Телефон моей женщины зазвонил: "Да, сыночек, я уже еду", – ответила Она. Я понимал, что это единственный случай, когда мне хватит наглости напроситься в попутчики. Дожив до первых седин, я так и не научился водить машину, а Её черный "Опель" был припаркован здесь, во дворике.

Она согласилась меня подвезти, не думая ни секунды. Мы ещё не выехали со двора, а я уже задал главный вопрос. Вернее, это был не вопрос, а несмелое утверждение: мне казалось, что я почти всё знаю.

– Ваш муж не может бросить бизнес в Болгарии.

– Нет, он просто не поехал за мной в Литву. Я человек гуманитарный, а он – совсем другой.

В это не верилось. Как можно было не поехать вслед за этой удивительной женщиной? Как можно было оставить эту певицу и красавицу одну? Впрочем, я не ошибся в главном: мы действительно оказались похожими. Моя жена точно так же осталась в России, не согласившись ехать за мной. Сегодня в машине сидели двое с одинаковой судьбой, нам было о чём говорить. Мимо тянулись безлюдные улицы в тусклом свете сиреневых фонарей. Деревья стояли голыми и злыми, всё кругом умирало и шло к концу. И лишь между нами рождалось доброе начало.

Если бы я тогда знал, почему плакала Галина! Я бы без стеснения потребовал остановить машину. Я бы убежал в темноту, забыв и эту женщину, и квартиру Галины, и саму Галину. Но у каждого свой Крестный путь. Губы моей скво, едва различимые в отблеске автомобильных приборов, казались нежными лепестками на Луне. Я рассказывал Ей про свой последний вечер в России, такой летний и яркий. И про тяжёлое горькое чувство, в котором увяз, когда собирал чемоданы. И как ноги не шли в сторону двери. И что имя эмиграции – одиночество.

– Впрочем, у свободы есть свои плюсы, – с хитрецой в голосе заметил я в конце рассказа.

– Ну конечно, – подхватила Она мой настрой, и мы оба поняли, что любовь на свободе не так уж плоха.

Она сетовала на то, что муж оказался слишком большим патриотом Болгарии. Выяснилось и то, что это второй брак. Сын остался от первого, и теперь папа ребёнка жил в Южно-Сахалинске. Летом Она отправляла сына туда, оставаясь одна. "Моё кредо – одиночество, – произнесла она мягко, а затем поправилась. – Я имею ввиду духовное одиночество". И я подумал, что с физическим у этой элитной красавицы проблем быть не должно. Пройдя несколько лет холостяцкой жизни, становишься немного циником.