Принимал экзамен он же. Беседовали на испанском десять минут, и Сигал безоговорочно признал, что я пари выиграл…
Когда с дымящейся кастрюлей вернулся Антон, все сели за стол.
– Новенький, – повернулся ко мне пожилой, – садись с нами, знакомиться будем.
Я было стал отнекиваться, мол, неудобно.
– Иди-иди. «Неудобно задом наперёд ходить», – сказал пожилой.
– Давайте я хоть за бутылкой схожу, – предложил я, видя, что на столе появилась бутылка водки.
– Поставишь, когда получку первую получишь, – остановил меня пожилой. – Да и мы особо в будни не пьём – работать потом тяжко.
– Меня зовут Степан, по батюшке Захарыч, но все зовут просто Степан. И ты так зови… – Испанца зовут Антоном, а если по-ихнему, то Антонио.
– А это Анатолий, художник, – показал Степан на парня с азиатскими чертами лица. – Фамилия его Алеханов, чуваш.
– У меня мать русская, а Алехан по-чувашски значит защитник, – пояснить Анатолий. – А Анатолий – это по-русски; по-чувашски: Талик или Таляк.
Говорил он, растягивая слова и ставя ударение в конец предложения.
– Работает этот защитник, куда определят, а больше по земляным работам. Хотя часто зовут писать призывные плакаты… Ты, часом, не из идейных?
– Да вроде нет, – пожал я плечами…
– А чего Корякин не с вами? – спросил я.
Корякин, как только сели за стол, оставил свой баян, бережно упаковал его в футляр чемоданного вида и вышел.
– Он сам по себе. Жлоб, жмудик. С нами в долю не входит. Он и на баяне учится, чтобы на свадьбах играть, да капусту рубить по лёгкому. На зоне таких не любят.
– Сам-то ты как? Хочешь, примыкай. Ты, я вижу, парень не простой, грамотный. Ну, дак и мы тоже не простые, потому что битые.
– Хорошо, – не раздумывая, согласился я. – А что я должен?
– Мы здесь только завтракаем и ужинаем, обедаем в столовой. Свой автобус возит. Кому ехать неохота, обходится батоном, да бутылкой молока… Значит, так, сбрасываемся с получки по четвертному на чай, пельмени, макароны, сахар, ну, там, ещё колбасу берем, сало. Если выпить – это, понятно, отдельно.
Степан, проговорив всё это, посмотрел на меня.
– Ну, как ты ещё не заработал, – внесёшь после.
– Зачем после? Я, Степан Захарыч, отдам сейчас. Немного денег у меня есть с собой.
– Ну и лады, – одобрил Степан.
Я видел, что ему нравится моё почтительное обращение к нему.
– В комнате есть ещё один жилец, Колька. Так ты с ним не водись. Дурак, хоть и техникум кончил, и пьяница. Бухает каждый день.
– Да хорошо бы просто бухал, как нормальные люди, а бухает-то вдумчиво и серьёзно, с надрывом, будто перед светопреставлением, – добавил Толик. – Говорит, осенью в армию идти, так хоть напоследок погуляю.
– Ага. А до осени ещё два месяца, так что допьётся до белой горячки, – серьёзно сказал Степан.
– И не в армию, а в психическую лечебницу попадёт, – вставил своё слово Антон.
– В дурдом, – поправил Толик.
От водки я отказался, но поел плотно. Все сидели ещё за столом, но стали говорить о каких-то своих делах, которые меня не касались, я почувствовал себя лишним, поблагодарил и ушел в свой угол. Меня не задерживали.
Из коридора донёсся шум, недовольный говор, что-то упало, кто-то невнятно матернулся, и в комнату ввалился пьяный малый.
– Колян. Лёгок на помине, – засмеялся Толик.
– Не поминай чёрта, он и не появится, – буркнул Степан.
Колян тупо обвел всех невидящим взглядом. Зрачки его закатывались, так что виделись лишь мутные белки, расстёгнутая рубаха вылезла из штанов. Он заплетающимся языком проговорил «здрассте» и, с трудом удерживая равновесие, направился к своей кровати, причём, забыв, видно, что кровать поменял, хотел пристроиться на свое прежнее место, но наткнулся на меня, удивился, с минуту стоял, держась за спинку кровати, пока Толик взял его за плечи и отвел на его новое место. Толик помог Коляну снять ботинки, и тот, как был в одежде, завалился навзничь на кровать и захрапел.
