– А вы из двадцать девятой квартиры? – без перехода спросила она. – Меня Машей зовут. А вас?
– Аня. Да, я из двадцать девятой.
– Недавно переехали?
– В общем, да…
– С мужем?
«Господи, какая любопытная».
– Я живу одна, – ответила я с достоинством.
– А окна сюда выходят?
– Да…
– Повезло, – вздохнула Маша с заметной печалью. – Пятый этаж, окна сюда выходят, и без мужа… А у меня три окошка и все во двор.
Я немного растерялась, не видя особого повода для переживаний, но разговор меня вдруг заинтересовал, я присела рядом и спросила:
– Чем же вам двор не нравится? Окна у вас на светлую сторону, и дворик, по-моему, очень симпатичный.
– Оно, может, и так, – согласилась моя собеседница, – только ведь от этого двора никакого проку.
– А какой прок от моего окна? – проявила я любопытство. Женщина посмотрела с озорством, хихикнула и спросила:
– А то не знаете?
– Нет, конечно, – растерялась я.
– Да? – она вроде бы тоже растерялась. – Ну… скоро узнаете…
– А нельзя узнать сейчас? – нерешительно сказала я, чувствуя, что нахожусь на пороге разгадки своей тайны. – Вы меня так заинтриговали… Так что ж хорошего в моих окнах?
Она хохотнула, покачала головой и задала очередной вопрос:
– Вам записки не передавали?
Тут меня просто оторопь взяла, и я с трудом промямлила:
– Да. Странные такие… Просили подойти к окну…
– А вы подходили?
– Да, – в этом месте я неожиданно пунцово покраснела.
– А раздеться просили?
– Как это? – опешила я.
– Ну… раздеться… стриптиз, одним словом?
– Нет…
– Странно… А деньги оставляли?
– Оставляли…
– Чего ж тогда раздеться не просили? Чудно…
– Да кто просил-то? – не выдержала я. – Я имею в виду, чьи это дурацкие шутки?
– Хороши шутки, – обиделась Маша. – Да у нас полдома на эти «шутки» живут. И как живут. Припеваючи. Вот Верка Тюлькина машину купила, а пятый год безработная.
– Как же она машину купила? – окончательно обалдев, спросила я.
– Так вот на эти деньги. Подойдет к окну, разденется, покрутится малость, и всех делов. Это не на фабрике возле станка горбатиться, да еще задаром…
– Конечно, задаром горбатиться ужасно, – согласилась я. – Только вы так и не объяснили, кому надо, чтобы эта Тюлькина так себя вела, раздевалась у окна и все прочее…
Маша посмотрела на меня так, точно я ляпнула величайшую в мире глупость, я даже глаза опустила и растерянно кашлянула, а она покачала головой, потом ткнула пальцем в стену напротив и спросила:
– Это что, по-вашему?
– Что? – испугалась я.
– Тюрьма, – вздохнула Маша. – Мужики сидят. Бывает, и подолгу. А тут дом совсем рядом. Свет включи, шторы не задергивай, и все как на ладони. В их-то положении и журнальчик полистать за радость, а тут живая баба…
– Боже мой! – простонала я, на этот раз бледнея. – Какая низость…
– Что? – нахмурилась Маша, а я решила прояснить еще кое-что:
– Но если человек в тюрьме, как же записки и деньги попадают к женщинам?
– А я почем знаю? Может, дружки на воле или еще чего… были бы деньги, а придумать можно что угодно… В вашей квартире раньше бабенка жила, так один тип ей пять лет письма писал. Она уж привыкла и вроде ждать его начала. Освободился и сразу к ней. И такой мерзавец оказался, не чаяла от него избавиться. Так и уехала в деревню к матери… Но ей просто не повезло. Остальные очень довольны. Акимова из двадцать восьмой квартиры с мужем, а тоже подрабатывает. Свой-то у нее пьяница, зенки зальет и на диване дрыхнет, а она по комнате бродит, вроде дело у нее какое, а шторы-то не задергивает. Так этот дурак, муж то есть, до сих пор ничего не знает. А у меня мужа нет, зато все окна во двор…
