Помню, как я злился, глядя на развеселых дружков Сережу и Вову, которые наперебой угощали Ольгу всякими изысканными напитками, и она, отродясь не вкушавшая ничего подобного, с удовольствием мешала сухое вино, ликеры, шампанское… Под занавес застолья Сережка Шпакин уговорил ее выпить „шикарного двадцатилетней выдержки коньяка“. Что и явилось последней каплей.
Еще раз посмотрев на глупо хихикающую и неумело флиртующую свою возлюбленную, я хватанул стакан и, громко хрустя огурцом, демонстративно вышел из комнаты. Меня не было с полчаса – дошел до речки, искупался, покурил… Когда пришел обратно – в двухэтажной даче было тихо. Похоже, вся компания расползлась по комнатам и углам, кто спать, а кто „покувыркаться“…
…Ольгу я нашел в одной из комнат второго этажа. На ней, совершенно голой, как-то странно, чуть ли не поперек, лежал Сережка в одной футболке. Мертвецки пьяный сон… Я тоже, как во сне, подошел к столу, где папаня Вовки (хозяин дачи) держал бронзовую статуэтку вождя мирового пролетариата, и вот этой увесистой хреновиной изо всей силы долбанул Сережку по голове.
Потом были крики, „Скорая“, милиция – в общем, по полной программе. Шпакина еле спасли и лечили его проломленный череп месяца два в больнице.
Дело о покушении на убийство стараниями высокопоставленных родителей гулявших на даче отпрысков было замято. Но из университета пришлось уйти, и – более того, чтобы в случае чего не особо доставали, меня быстренько подвели под осенний призыв.
Так я, практически не вынырнув из того страшного сна на даче, нежданно-негаданно отправился „выполнять гражданский долг“.
Правда, и здесь мне попался не обычный стройбат, а одно из элитных спецподразделений – их много тогда было: „Альфа“, „Бета“, „Омега“…
Ольга, протрезвев, чуть не рехнулась с горя, осознав, что натворила. Валялась у меня в ногах, рыдала и умоляла простить ее. Что я и сделал, хотя, честно говоря, у меня, как в той сказке Андерсена у мальчугана Кая, сердце стало покрываться льдом. Жизнь дала первую ощутимую, хотя и не смертельную трещину.
Я тогда подумал, что в армии все забуду, отойду и действительно прощу. Потребовал у Ольги клятвы верности, и она обещала ждать моего возвращения.
Но, сколько раз я потом убеждался, уж если трещинка появилась – обязательно жди полного разлома. Все получилось как в песенке Владимира Семеныча: „Разлука быстро пронеслась – она меня не дождалась“. И самое интересное, что ее мужем стал тот же сучок Сережка Шпакин, сынок зав. овощной базой. Она, как мне рассказывали, навещала его в больнице (сострадательная моя!), потом ее видели с ним возле его дома – ну тут все ясно.
Я в это время проходил, как тогда говорили, „школу мужества“ – начались все эти южные конфликты – Карабах, Сумгаит, Тбилиси, Баку… Сколько ребят, моих земляков, погибло рядом со мной из-за этих черножопых! Мне еще повезло: только пальцы на правой руке чуть прихватило шальным осколком…
Короче, на мою службу хватило. И вот в Баку, после ночного боя, как это бывает в кино, приезжает кто-то из Тарасова, привозит почту. Письмо от нее: „Прости, пойми… любовь и дружба… не забуду“. Я тогда весь автоматный рожок со злости в небо выпустил, и меня за эту очередь – всех опять переполошил – чуть под суд не отдали. Обошлось.
Но вот тут я почти физически почувствовал у себя кусок льда в груди слева. И холодную ярость и четкость мысли. Я знал, что не первый и не последний попадаю в такую ситуацию. Что это как бы и нормально и происходит чуть ли не со всеми.
