Мы должны поговорить о том, что происходит сейчас в моей внезапно изменившейся жизни. Изменившейся по вине Максима, между прочим. Или Павлика?
Ай, не знаю. Ничего уже, кажется, не знаю.
Максим упирает руку в бедро, а во второй крутит ручку. Красивый чёрный корпус, элегантные линии, острый кончик стального пера и гравировка. С такого расстояния золотистую надпись не прочесть, но она почему-то магнитом меня притягивает.
— Ярик… он меня мамой назвал. Это… это ненормально!
— Конечно. Но этот факт мы уже не сможем изменить, верно?
— Я…
— Как ты оказалась в его комнате? — обрывает меня жёстко и смотрит пристально. Требует ответа.
— Он плакал. Сильно.
— Как выбралась?
— Замок сломала, — говорю, не задумываясь, потому что кажется: Егору не выпишут премию, если Максим узнает все детали.
Какое мне дело до чужих людей? Ну, накажут Егора и ладно. О себе нужно думать, Инга, о себе. Но я похоже неисправимая идиотка.
— Сломала? Все замки в моём доме выполнены по индивидуальному проекту. Их невозможно сломать, только ключом открыть.
— А у меня получилось, — фыркаю и вздёргиваю подбородок.
— Врёшь.
— Нет.
— Так, ладно, это неважно. Меня волнует иное: то есть вместо того, чтобы бежать со всех ног на волю, орать «караул, полиция!» ты решила проверить, почему плачет ребёнок? Я ничего не упустил?
Опускаю взгляд на свои руки, сцепленные в замок. Ковыряю ногтем крошечную ранку на пальце, морщусь от слабой боли, но и остановиться не могу.
— Нет. Он звал папу, я подумала… мне показалось, что его тут силой удерживают. Мне показалось, что я могу ему помочь. Попытаться.
Смотрю на Максима, а в его глазах мелькает удивление. Словно я сказала что-то такое, что он ни разу в жизни ни от кого не слышал. Но он снова берёт свои эмоции под жёсткий контроль и уточняет:
— Удерживают силой как тебя?
— Да.
— Я похож на похитителя детей?
— Ты похож на похитителя людей.
— Веский довод.
— Зачем ты сказал Ярику, что я не уеду? Это же неправильно.
Я всё-таки не выдерживаю и подхожу ближе. Мне хочется понять наконец, что в голове у этого человека. На что он способен? Но Максим явно не тот, кого можно так легко прочитать, и я оседаю на мягкий диван, где совсем рядом валяется пиджак.
— А ты разве уедешь? Сейчас, когда в тебе нуждается святая душа?
— Это запрещённый приём, Максим! Ты должен меня отпустить. Это преступление!
— Я это уже слышал, но нет. Это невозможно. Ты нравишься мне, Инга. Заклинило на тебе, представляешь? А ещё ты нравишь моему ребёнку.
Это уже ни в какие ворота не лезет. Он говорит такие… странные вещи. Я нравлюсь ему? В каком это смысле? Мы-то ведь знакомы всего-ничего, какое “нравишься”? Бред сивой кобылы.
— Ты маньяк, да? — озвучиваю свою догадку и получаю в ответ тихий смешок. — У тебя беда с башкой? Нельзя похищать людей, даже если они тебе очень нравятся!
— Тебе разве причинили вред? Обидели? Может быть, били или измывались? Насиловали? Только скажи, сразу голову откручу тем, кто виноват.
— Себе открути! — вскипаю гневом и подскакиваю на ноги. Инстинктивно сжимаю кулаки, дышу тяжело, а челюсть напрягается от того, насколько я сейчас зла.
Максим молчит, сканирует меня взглядом. От макушки до носков. О чём-то думает, и за время паузы вспышка гнева слегка тухнет.
— Мой сын — самое дорогое, что есть у меня, — говорит неожиданно, а я сглатываю. Слушаю. — Ярик… трудный мальчик, тонкослёзый и печальный. Болезненный. А ещё он очень наивный, верит в чудеса. Такой же наивный, как и ты. Нежный.
