Некоторое время Мариос разминал затекшие руки и с опаской вглядывался в царившую в зале полутьму. Он сделал шаг назад и толкнул локтем дверь за своей спиной. Закрыто. Отлично. Сначала этот старый змей Критикос обещает сделать из него раба, потом посреди моря ему на голову натягивают мешок и сбрасывают в лодку к каким-то молчаливым ребятам, которые на все вопросы отвечают тычками приклада, полночи везут куда-то связанного, потом этот дворец с обстановкой восточного императора…
Что теперь его ждет в этом темном и роскошном зале? Пытки? Ядовитые змеи? Поединок с тигром? Внезапно из-за парчовой занавеси раздался звук, который мгновенно заставил его расслабиться. Женский смех и веселый разговор, смолкавший по мере приближения и переходящий в озорной шепот. Мариос ухмыльнулся.
Это хороший знак, уж с девчонками-то он всегда найдет общий язык, это его конек. Парчовый полог откинулся, Мариос уже хотел было сострить про местные привычки обращаться с гостями, но так и замер с открытым ртом. Навстречу ему вышли, оживленно болтая между собой, пять красивейших женщин, которых он когда-либо видел в своей жизни.
Они не поздоровались и не представились, но никакое представление и не было нужно, не нужно было даже обращать внимание на их невероятные одежды и драгоценные маски, достаточно было увидеть их осанку, вслушаться во властные нотки их голосов, чтобы понять – перед ним царицы, повелительницы этого острова, а теперь и его повелительницы.
Они были одеты то ли для бразильского карнавала, то ли для языческого ритуального жертвоприношения. И это было потрясающе сексуально. Запах их тел, нежный в своей сладости, словно аромат невиданного райского цветка, донесся до Мариоса, заставляя ноздри жадно расширяться и пуская мысли в пляс. Мимо него поплыли спелые роскошные груди, едва прикрытые летучей дымчатой тканью, и упругая грудь, зовущая своей свежестью и невинностью, полные теплые бедра цвета топленого молока, и золотистые стройные бедра, сулившие необычное наслаждение, и жадные красные губы, и магнетические глаза, насмешливо сверкавшие из золоченых прорезей на масках, словно все его самые смелые мечты вдруг шагнули из сна в реальность.
Царицы, словно они и вправду были всего лишь мороком его воспаленной похоти, прошли мимо, обратив на него внимания не больше чем на предмет мебели, они не спеша расположились на невероятных размеров ложе, стоявшем у стены, наливали вино в хрустальные фужеры и продолжали без умолку болтать. Они говорили на греческом, мешая его с английским и еще каким-то языком, которого Мариос не знал.
Нужно было сказать что-то, как-то начать разговор, но от возбуждения и от необычности ситуации язык превратился в бестолковый кусок сухой фанеры, а под мышками растекались темные круги. Он так и стоял молча, без движения, с приоткрытым ртом и возмутительно натянутыми спереди штанами, мысленно входя в каждую из цариц по очереди и не в силах остановиться. Он не знал, сколько времени прошло, в голове ухало с каждым ударом сердца, а фантазии становились все смелее, в тот момент, когда о нем наконец вспомнили. После краткого перешептывания и последовавшего за ним дружного смеха одна из цариц впервые обратилась к нему неожиданно резким тоном, требующим беспрекословного подчинения:
– Подойди! Живо!
Мариос хотел было ответить что-нибудь резкое и остроумное, как ему всегда удавалось в моменты, когда нужно было поставить на место какую-нибудь кареглазую нахалку у входа в ночной клуб, но вместо этого он лишь промямлил что-то и подошел к роскошному ложу, нелепо подволакивая ногу из-за своего вздыбленного жеребца, рвущегося наружу через штаны. От этих женщин исходила такая притягательная власть, что он немедленно почувствовал себя жалким и ничтожным посмешищем в этой грязной одежде, которую он не снимал больше суток, неспособным выдавить из себя ни звука перед уверенной и равнодушной мелодичностью их голосов, плавностью движений их ухоженных тел, таящих силу и угрозу, словно у крупных хищников.
