– Вы говорили, что цените мою честность, – рассмеялась я.
– Так и есть. Но я ценю ее больше, когда наши мнения совпадают.
Затем он дал мне книгу Эдны Сент-Винсент Миллей, которая, по словам мистера Стрейна, была максимально нескучной.
– И она тоже была рыжеволосой девушкой из Мэна, – добавил он. – Прямо как ты.
Я носила его книги с собой, читала, когда только могла, в каждую свободную минуту, за завтраком, за обедом. Я начала осознавать, что дело не в том, понравятся ли мне книги; скорее он давал мне разные линзы, сквозь которые я могла смотреть на себя. Стихи были подсказками, помогающими мне понять, почему он так заинтересован, что такого он во мне нашел.
Его внимание придало мне смелости показать ему наброски своих стихов, когда он попросил почитать еще какие-то мои работы, и мистер Стрейн вернул их с критическими замечаниями – не только с похвалой, но и с реальными предложениями, как их улучшить. Обведя слова, по поводу которых я и сама сомневалась, он писал: «Лучший вариант?» Другие слова он вычеркивал вообще и писал: «Ты способна на большее». На стихотворении, которое я написала среди ночи, пробудившись от сна, который разворачивался в каком-то непонятном месте, смеси его аудитории и моей спальни в доме родителей, он написал: «Ванесса, это меня немного пугает».
Во время часа консультаций гуманитарного отделения я теперь сидела у мистера Стрейна в классе, занимаясь за партой, пока он работал за своим столом, а окна набрасывали на нас обоих октябрьский свет. Иногда заходили другие ученики, чтобы попросить помощи с домашним заданием, но большую часть времени мы сидели вдвоем. Он расспрашивал меня обо мне: как я росла на Уэйлсбек-Лейк, что думаю о Броувике и чем хочу заниматься, когда вырасту. Он говорил, что для меня открыты все дороги, что я обладаю редким видом интеллекта, который нельзя измерить оценками и баллами за тесты.
– Иногда я волнуюсь за таких учеников, как ты, – говорил он. – Тех, что приехали из маленьких городков с захудалыми школами. В таком месте, как Броувик, легко перенапрячься и пропасть. Но ты справляешься, правда?
Я кивнула, хотя не понимала, что мистер Стрейн представляет себе, говоря «захудалые». Моя старая средняя школа была не так уж плоха.
– Не забывай, – сказал он, – ты особенная. В тебе есть что-то, о чем эти заурядные отличники могут только мечтать. – Говоря «заурядные отличники», он показал на пустые стулья вокруг парт, и я вспомнила Дженни – ее одержимость оценками, случай в девятом классе: зайдя к нам в комнату, я увидела, что моя подруга, не разувшись, лежит на кровати и рыдает. Постель была засыпана каменной солью, на полу валялась смятая контрольная работа по алгебре. Она получила восемьдесят восемь баллов. «Дженни, это все равно четверка», – сказала я, но ее это нисколько не утешило. Она только отвернулась к стене и, плача, спрятала лицо в ладонях.
В другой раз, печатая на компьютере учебные планы, мистер Стрейн ни с того ни с сего сказал:
– Интересно, что они думают о том, что ты проводишь со мной столько времени.
Я не знала, кто такие эти «они» – другие ученики или учителя? А может, он имел в виду сразу всех, сводя весь мир к коллективному другому.
– Я бы не стала об этом волноваться, – сказала я.
– Почему же?
– Потому что никто никогда не замечает, чем я занимаюсь.
– Это не так. Я все время тебя замечаю.
Я подняла взгляд от тетради. Мистер Стрейн перестал печатать, его пальцы лежали на клавишах. Он смотрел на меня с такой нежностью, что я похолодела.
