Я всё ещё считала, что меня заманивают в тюрьму, и не понимала, почему я здесь, почему мне нельзя было остаться с мамой, папой, Криком, Стеллой и её ребёнком. Я думала, что сделала что-то не так и меня за это наказывают. Или, может быть, нужно было расчистить место для малыша, и кому-то из нас пришлось уйти. Мне.
Мы прошли внутренний дворик и поднялись на холм.
– Багаж потом заберём, – сказал дядя Макс. – Надо было попросить таксиста высадить нас на вершине холма.
Мы поднимались по высоким каменным ступеням, лавируя между деревьями – на одних висели странные оранжевые плоды, ветви других были усыпаны жёлтыми цветами, пахнущими сладко, как варенье. Мы добрались до виа Попорино, узкой мощёной улочки, и прошли мимо жёлтого дома, серого, розового, после чего остановились возле белого с красной крышей. Шале.
– Макс! – воскликнула тётя Сэнди. – Я в раю!
Дядя Макс выудил из кармана ключи. В узком входном коридоре было прохладно и темно. Полы из красной плитки. Стены, отделанные белым стукко, мрамором.
– Мы на небесах! – сказала тётя Сэнди. – Посмотрите на это…
Мы прошли за ней в просторную комнату с высоким потолком. С противоположной стороны было несколько окон и стеклянных дверей. Через них мы вышли вслед за ней на балкон.
– Ты хоть раз в жизни… – начала она. – Ты хоть раз видела?..
За долиной лежало озеро. Тем вечером бледные огоньки горели по всему склону холма, будто гора напротив была обвита рождественскими гирляндами. На вершине мигала одинокая красная лампа.
– Долина, – сказала тётя Сэнди, – озеро, горы…
– Что скажешь, Динни? – спросил дядя Макс. – Разве не здорово? Как думаешь, здорово?
Я подумала о деревеньке на холме в Нью-Мексико и о малыше Стеллы, которого, должно быть, уже привезли домой. Это всё будет для него совсем новым. Я посмотрела на гору – огромную, тёмную, широкую.
– Ага, – сказала я. – Отлично.
Но на самом деле я так не считала. Позже я смогла по-настоящему оценить этот вид, и он оказал на меня огромное влияние. Но в первый день здесь я думала лишь о том, чего тут нет, – моей семьи.
Сны Доменики Сантолины Дун
Я держала малыша Стеллы, стоя на балконе. Младенец кричал и кричал. На далёкой горе стоял отец и смотрел в бинокль. Я помахала и позвала его, но он не увидел и не услышал меня.
Я поднялась по Коллина-ди-Оро в деревню Монтаньола и теперь возвращалась обратно по дорожке, которая начиналась в деревне на вершине холма и проходила мимо директорского дома. Теперь это был дом тёти Сэнди и дяди Макса, и они называли его касой.
– Не шале? – спросила я.
– Ну, это шале. Дом построен в таком стиле, – объяснила тётя Сэнди. – Но по-итальянски «дом» – это casa, так что это наша каса.
Они пытались научить меня итальянскому, потому что на нём разговаривали местные жители.
– Ваша шале-каса? – спросила я.
– Наша, – ответила она. – Наша шале-каса.
Я так до сих пор и не поняла, где же я. Дядя Макс сказал мне, что мы в Тичино, а в Тичино говорят по-итальянски. В других местах Швейцарии, по его словам, говорят по-немецки, по-французски или по-романшски.
– Я думала, мы в Лугано, – сказала я.
– Лугано – там, внизу, – ответил он, показывая на город. – А там, наверху, позади нас – деревня Монтаньола.
– Так мы-то где? – спросила я.
Он пожал плечами.
– В касе на виа Попорино, между Лугано и Монтаньолой, в Тичино, в Швейцарии, в Европе, на планете Земля.
