– Сам ты недоносок, – ответил Юрка.
– Ах ты, подонок, – и милиционер попер на Евстифеева.
Юрка бросился к углу площадки, выхватил пистолет и наставил на ошарашенного милиционера.
– Назад, падла, стрелять буду.
Но было поздно. Вид огнестрельного оружия для милиционеров все равно, что колышущаяся красная тряпка для разъяренного быка. Они втроем набросились на Юрку, свалили его, но по-пьянке сработали непрофессионально, пистолет остался в руках у Юрки. Задавленный тремя телами Юрка начал стрелять. В упор. Двое сразу получили смертельные раны. Третий вскочил и побежал. Алька, чтобы освободить Юрку, начал растаскивать трупы. Юрка в горячке продолжал стрелять. Попал Альке в плечо. Потом вскочил, увидел убегающего милиционера и прицельно выстрелил в него. Тот был подстрелен, но остался жив. Из трех братьев милиционеров остался один. Две семьи остались без кормильцев.
– Бежим, – крикнул Алька.
И они бросились наутек. Дома Алька рассказал все отцу, тот побрил его наголо, чтобы труднее было узнать. Алька сел на свой мотоцикл и вон из города. Но далеко он не уехал, рана воспалилась, поднялась высокая температура, и он вынужден был вернуться. Вернулся он прямо в руки милиции, которой достаточно было нескольких часов, чтобы добраться до тех девчонок и получить ориентировочную информацию. За Алькиной квартирой тут же была организована слежка силами соответствующих органов, в руки которых чуть было не попал и я.
Слушание дела проходило в областном суде. Народу собралось огромное количество. Вся наша группа, включая меня, Леву и Витьку, сбежала с занятий по военной подготовке и заняла места в центре зала, сорвав занятия капитана Суслова. Ввели подсудимых.
– Алька, держись! – крикнул Витя и бросил в группу подсудимых шоколадку.
Этот героический поступок откликнется ему потом большими неприятностями. На суде меня поразила какая-то несерьезность. Следователи вскопали всю подноготную жизнь подсудимых. Среди них был, кстати, и Глушков, и тот парень, который когда-то продал ему этот злополучный пистолет, и одна из девиц, которая, выражая солидарность с Алькой, отказалась давать показания следователю. Прокурор излагал огромное количество фактов, характеризующих подсудимых как сформированную банду, группу отъявленных бандитов. Он сообщил, например, что кто-то когда-то слышал, как эта банда собиралась ограбить центральный банк. Евстифеев превращал такие обвинения в юмористическое шоу. По-видимому, по договорен-ности с ним Глушков косил под дурака.
– Да, – отвечал Глушков на вопросы прокурора, – действительно, я собирался достать телегу с лошадью, чтобы погрузить все, что есть в банке, на телегу.
В зале хохот, а Юрий, пытавшийся превратить подобные обвинения в абсурд, говорил:
– Граждане судьи, нельзя же строить обвинения на показаниях больного человека. Боря, скажи бэ… э.
– Бэ… э, – говорил Глушков.
В зале опять хохот.
На одно из заседаний мы с Левой опоздали. Народу было так много, что мы с трудом протиснулись сквозь толпу к закрытым дверям зала суда. Я был в шляпе. Лева начал стучать в дверь.
– Откройте!
– Ребята, идите отсюда, заберут ведь, – уговаривали нас из толпы.
– Там нашего товарища судят, – объяснял Лева, – имеем мы право или нет? – и продолжал грохотать в дверь.
– Вон, идут, идут, – загалдела толпа.
Я ухватил Леву за рукав и потащил в сторону, но он, как ошалелый, вцепился в ручку двери и орал что-то, что мы друзья и так далее. Лева вообще не терпел над собой какого-либо насилия, никогда ни перед кем не унижался. Нас окружили, заломили руки и потащили по коридорам. Оказались мы в комнате ожидания для свидетелей. Дверь в зал была полуоткрыта, и мы почти рядом увидели Альку Румянцева. Вошел полковник милиции, посмотрел на нас.
