– Жениться на мне ты не собираешься…
– Рано заговорила об этом, – перебил он ее. – Я про это так понимаю, что для такого дела нужна хорошая база. А у меня пока ее нет. Да жизнь покажет.
– Я и не жду этого и просить не собираюсь. Жизнь покажет, ты прав. У каждого свой дом, свое хозяйство, пусть так и остается. А условие у меня одно, вот какое: я у тебя – единственная баба, и больше никого в твоей постели не будет. Можешь удержать себя в таких рамках? Не так, как мои постояльцы: иной каждый вечер новую приводит. Меня от этого тошнит. Можешь?
Похоже, Геру такая ее твердость в этом вопросе понравилась – потому, может быть, что означала: в его отсутствие и сама она искать других утех не станет.
– Могу, – ответил он уверенно. – Скажу прямо: когда начал к тебе сюда ходить, на других даже не смотрю. Не волнуют.
Вирга при всей своей неопытности знала – успела наслушаться, – что такие заверения мужики хотя и делают искренне, но хватает этого ненадолго – такова их сволочная мужская природа. Однако, как говорится, все мы помрем – но до смерти еще дожить надо…
– Чего же ждем? – Она поднялась из-за стола. – Иди ко мне…
Вот так это началось и сколько уже времени продолжалось благополучно. Он свое слово держал, и она тоже. Он ей давал безопасность, она же, кроме близости, тоже порой помогала ему – хотя бы окна помыть или отчистить холодильник от месячных потеков и наростов; мужчины на это чаще всего просто не обращают внимания, не желают понимать, что от этого, во-первых, все болезни, а во-вторых – просто некрасиво… Два раза в среднем в неделю лежали в постели – всегда у нее; похоже было, что в представлении Гера его жилище и секс были понятиями несовместимыми, словно бы не в квартирке обитал он, а в келье, в недалекой отсюда обители. Такой календарь обоих, видимо, устраивал; ее, во всяком случае. Разговор о женитьбе-замужестве с того самого вечера больше не возобновлялся. Потому, наверное, что обе договорившиеся стороны превыше всего ценили самостоятельность и независимость, хотя в глубине души Вирга понимала, что ее-то независимость была материей условной, иллюзорной, без опоры на Гера от самостоятельности вмиг бы ничего не осталось: мир вокруг не становился мягче, наоборот – свирепел не по дням, а по часам. Недаром у Вирги порой возникала даже и вовсе странная мысль: и куда этот мир катится, все убыстряя движение? Не к добру, нет, никак не к добру. Куда же? Задав этот вопрос, женщина сразу же себя обрывала: не ее ума были такие дела. Катится, и все мы с ним, вот прикатимся – тогда и увидим. Сегодня живем более или менее нормально вроде бы – ну вот и слава Богу. Или кому там…
Но человек не всегда властен над собой. И Вирга ничего не могла поделать со странными ощущениями, какие возникали у нее в те самые мгновения, когда следовало бы, кажется, быть полностью довольной всем. Ощущения нашептывали, что отношения женщины и мужчины вовсе не обязательно исчерпываются таким вот союзом, что есть какая-то другая близость, куда более тесная и – тут она затруднялась найти слово – близкая (хотя вроде бы куда еще ближе!), даже не близость, а взаимное проникновение, когда ты вся – в нем, а он – в тебе, и вы оба на самом деле – один человек, и для человека этого деньги и вообще благополучие – вовсе не самое главное в этой жизни. Вирга гнала эти ощущения прочь, слишком уж они казались нелепыми. Но какая-то пустота оставалась, словно существовало в душе женщины местечко, так ничем и никем не занятое. Похоже это было на картинку другого, прекрасного мира, где ты никогда не бывала и не побываешь, но знаешь, что он существует. Такие вот необъяснимые странности.
