Калла любит меня, я знаю. Но она также неискренна со мной: таит секреты под ногтями пальцев, обман в щелке прикрытых ресниц. Моя жена – лгунья.
Калла
Моя младшая сестра – ночное создание. Она всегда предпочитала ночь; даже будучи ребенком, Би пряталась в темных закутках кладовки или под скрипевшими досками лестницы, собирая клубочки паутины на спутанных, непричесанных волосах. А они у нее необыкновенно красивые – цвета кленового сиропа, с легкой, неназойливой рыжинкой.
Би всегда предпочитала теплу яркого солнца мрак всепоглощающих теней. А теперь она все время в нем пребывает, не в силах выбраться из тьмы.
– Последнее время он сам не свой, – говорю я сестре.
Мы с ней ползаем на коленях под орешниками, растущими вдоль ручья; воздух полон мелодичного журчания воды, плещущейся по камням и ласкающей берег. Мы методично собираем орехи, нападавшие за ночь на землю, и я наблюдаю за Би с восхищением, которое всегда к ней испытывала. Даже теперь, когда мы стали взрослыми, Би продолжает меня восторгать. Она – чудо! А эта легкость, с которой ее сильные загорелые руки снуют по земле, ловко выуживая круглые плоды из-под листвы, выстлавшей подлесок! Эта удивительная способность к тактильному восприятию, чувствованию того, что она больше не может увидеть…
Би было всего девять лет, когда она потеряла зрение. Я едва помню, как все случилось. Но сестра время от времени сама заговаривает об этом. О том, как странно все произошло. Поначалу она видела едва различимые – на уровне пороговой чувствительности – волны солнечного света, затем яркие цветовые вспышки и причудливые, подвижные тени, а потом… Потом наступила полная слепота, и весь мир для Би сделался черным. И эта тьма, внезапно застившая ей глаза, уже никогда не рассеялась.
Возможно, живи мы в другом месте, по ту сторону границы, Би смогла бы обратиться к врачу, к настоящему специалисту. Тот заглянул бы в ее затуманенные черной пеленой глаза, назначил лечение или операцию и спас бы зрение сестре. Но я старюсь об этом не думать. Мысль о том, что все могло быть иначе, горька. Потому что мы ничего не предприняли. Не могли предпринять. И уже ничего не поделаешь.
Сестра адаптировалась, научилась преодолевать барьеры своей физической ограниченности. И, возможно, это сделало ее такой, какой иначе она бы не стала.
– Времена года сменяются, – отвечает мне Би. – Он всегда становится угрюмым в эту пору.
Она проводит тыльной стороной руки по своей шее; на опаленной летним солнцем коже поблескивают бисеринки пота. Мы втроем – я, мой муж и сестра – живем в старом фермерском доме. С той самой поры, как мы с Тео поженились. В этом же доме мы с сестрой выросли. Би любит поддразнивать Тео. За завтраками она частенько подкалывает его тем, что он слишком высокий, чтобы протиснуться в дверь, и никакой реальной пользы нам от него нет. Разве что вещи легко достает с верхних полок! Но на самом деле Тео ей как старший брат.
– Это другое, – возражаю я.
В последнее время я почему-то все чаще ощущаю ноющую боль, разливающуюся по зубам под взглядом Тео. Он вроде бы и смотрит на меня. Но смотрит так, словно мыслями находится в этот момент далеко-далеко. Между нами – двумя людьми, не способными жить друг без друга, – всегда существовала странная алхимия: искренняя, безусловная любовь. И порой это невероятное, глубокое чувство меня пугает. Как и уязвимая преданность, концентрирующаяся внизу живота, отчаянная нужда в своем муже и безотчетный, подспудный страх, что я могу его однажды потерять.
