Мракобесия - страница 25

Ведь я же знала, что так все обернется, что не нужно спрашивать…

Но так хотелось поставить свое «я», доказать, что я, черт возьми, здесь что-то значу.

Я быстро собралась (впрочем, что мне собираться?), накинула плащ и вышла из дома. Запоздалый вечерний моцион, если можно так выразиться.

Внеплановый поиск приключений на свою задницу, как сказал бы Вадим, если бы был здесь.

Все-таки поздно уже. И почему это только я такая безбашенная?..

Подсознательное стремление нарваться на неприятности?

Может быть.

Я зашагала по пустынному тротуару. Сквозь затянутое тучами небо не пробивалась ни одна звезда. А скандальный ноябрьский ветер гнал меня дальше.

Куда?..

И как же вокруг все до смерти памятно, как все жутко знакомо.

Сколько раз – я и Вадим по этим улицам, и моя холодная рука в его, и тонкий надменный профиль чуть повернут ко мне, и мы идем, и я как всегда не поспеваю за его широким стремительным шагом, и, стиснув зубы, как всегда молчу: потому что не привыкла просить.

А здесь, на углу, неподалеку от старого здания Университета, я однажды ударила его по лицу, сильно, хлестко и зло, и он молчал в ответ на мои слова и только язвительно улыбался, а я была, наверное, готова плакать от сухого, скрипящего на зубах негодования, от обиды, подрезающей сухожилия и приносящей только ветер и клекот птиц в урочище. Тогда казалось: все, и кончилось солнце, и едва сдерживает со мной слезы съежившееся серое небо, и больше уже совсем ничего не будет…

Но был новый день, и он, мрачный ангел мой, любовь и мука моя, так же легко, как если бы делал это уже миллион раз, зашел в мой дом, и я, разумеется, уже не отпустила его назад, и хотя никто так и не признал своей вины, но все-таки – ведь мы могли быть вместе.

Где же он сейчас? Куда пошел?..

К своей матери? Я даже вздрогнула. До чего же все-таки гадко это звучит: к своей матери.

Как я ее ненавидела: отдельный и не слишком-то занимательный разговор.

Ненавидел ли ее он – этого я не могла бы с уверенностью сказать. Порой мне казалось: да, и это ощущение тихим жаром затопленного в зиму камина грело мое черное задыхающееся сердце, но порой… Я понимала, что это тоже поза, всего лишь еще одна маска, и было так больно.

Поза, маска. Как сказали б веке этак в дьвятнадцатом: рисовка. Думайте обо мне то, что я желаю, чтоб вы думали – и ни фига иного.

Актерство бездарное, провинциальное!.. Смешно прямо. Вот только актерство это вполне имело успех.

…и долгими вечерам он согревал мои вечно мерзнущие ноги, а ночами старательно вырезал свое имя на сердце, и я только тихонько вздыхала в ответ, замирая от невыносимой боли-блаженства, блаженства-боли, но ведь никогда ни разу так и не возразила…