Муаровая жизнь - страница 2

– Я сказал тебе, избавься! Вам, женщинам, виднее, как это делается.

Про таких, как она, говорят – доброй души человек, но и внешне она была красива. Голубые, бездонные, всегда искрящиеся любовью и радостью глаза; светло-русые волосы, наследие польских корней, чаще всего сплетенные в тугую длинную косу; голос, всегда мягкий и негромкий. Когда говорила, внутри всегда ощущалось тепло. Ее стремление стать учителем оправдывалось, ведь именно такие, как она, должны обучать детей, прививая добро и ласку с детства. Она во всем могла найти добро и никогда не повышала голос, никогда не бранилась. Поэтому, имея ангельскую натуру, она не могла принять то, о чем просил ее он. «Избавься!» – это слово стучало в висках, оно засело в голове, она не понимала его и более не слышала, что он говорит о том, что не время, что это плохо для его будущей офицерской карьеры, что это только все усложнит. В его речи прозвучала и угроза расставания, и уговаривание, что так проще. Но она поняла лишь одно – этот человек любит лишь себя, и, оказывается, он совсем ее не знает.

Проговорив все, что считал нужным, он развернулся и ушел.

Она осталась стоять одна в сквере, в том самом, где он признался ей в любви, в том, где сделал предложение, в том, где, по ее мнению, он должен был подхватить ее на руки и закружить, узнав, что станет отцом. Стоял солнечный теплый июньский день. Сквер был наполнен прогуливающимися молодыми парами. Вечером здесь будет играть оркестр и будут танцы. Теплый ветер колыхал сочную зеленую листву на деревьях. Анастасия смотрела быстро уходящему человеку в спину, слезы душили ее. Порыв ветра сорвал с шеи платок, но она будто не заметила этого. Найти позитивное в слове «избавься» она не смогла, как ни старалась, просто решила, что поступит, как должна. Слезы подсохли, глаза снова заиграли огоньком, рука потянулась к животу, она улыбнулась, и мысль предстоящего материнства залечила душевную свежую рану на сердце. Но не знала она, что этот разговор является лишь малой трудностью на этом пути.

Анастасия решила, что я буду жить. Первое препятствие на пути своего появления на свет в лице моего отца я преодолел. Лето пролетело незаметно для нее. Наступила осень. Начался учебный год второго курса. А он ушел тогда, в начале лета, не просто на день или два, он ушел навсегда из ее жизни, и больше она его не видела. Правила в те годы были суровые в отношении студенток. За то, что решилась меня оставить, ей грозило отчисление и автоматически – потеря права проживать в общежитии. Свое положение она скрывала, сколько это было возможно, а я, находясь под ее сердцем, вел себя тихо и не доставлял хлопот. Только рос и креп.

Наступила суровая зима. В начале февраля морозы стояли лютые. На проходной женского общежития работала комендантом женщина, которую и женщиной назвать-то было сложно. Вечно недовольная и злая не к месту. Нет-нет – и ввернет словцо, неподобающее, непригодное для ушей девушек-студенток. Вид у нее всегда неопрятный. Впереди красовался непонятно для чего надетый фартук, который давно уже утратил свой светлый оттенок. Из кармана этого фартука вечно торчали огромные ржавые садовые ножницы с большими кольцами. Складывалось ощущение, что она их клала туда для устрашения молоденьких жительниц. Они ее и без этих ножниц боялись, как огня. Старались быстрее прошмыгнуть мимо, не сказав по законам приличия «добрый день» или «добрый вечер». Но только не Анастасия. Она всегда приостанавливалась на проходной, улыбалась плохо пахнущей бабере с вечно спутанными седыми волосами, что напоминали свалявшийся клубок пряжи, и негромко, в своей манере, приятнейшим голосом говорила: «Добрый день!» Ее подруги удивлялись, зачем она это делает, ведь в ответ Марфа Васильевна – так звали монстра, а за глаза Цербер – всегда ответит бранью. А Настя говорила подругам, что добро имеет особенность заражать, как болезнь.