Но самое страшное было вечером:
– Эй, ползи сюда, я тебе колыбельную спою!
«Колыбельной» Дехтер называл спарринг с Радистом, который длился до тех пор, пока парень не терял сознание. Во время спарринга Дехтер дрался только одной левой рукой, а Радисту разрешалось пускать в ход и руки и ноги, хотя это ему мало помогало. Как заводной чертик, он десятки раз кидался на Дехтера и после каждой стопудовой оплеухи отлетал на несколько метров. Сквозь кровавый туман доносились злые слова:
– Ну что, недоносок, как «колыбельная»? Спать не хочется? – А потом не так сурово. – Просто скажи: «Я – говно!» И иди себе с богом.
Радист не раз хотел уйти. Тогда Дехтер сообщил бы руководству, что радиомеханик не выдержал, и экспедиция обошлась бы без него. Только вот к пожизненному приговору «фашист» тогда добавилось бы еще клеймо труса и слабака. Поэтому Радист молчал, сопя, подымался, шел к Дехтеру или полз на карачках. Лишь для того, чтобы получить очередную оплеуху с левой. Утром он просыпался от пинка капитана и вопля:
– Харэ дрыхнуть! На, пожри и запрягайся!
И все начиналось сначала.
В конце второй недели занятий, во время обычной «колыбельной», что-то пошло не так. Когда Радист лежал, придавленный очередной пощечиной, сквозь кроваво-болезненную пелену он услышал гогот Дехтера:
– Ну что, ублюдок фашистский, скажи: я – говно, я – недоносок фашистской суки, и проваливай…
В голове что-то щелкнуло. Кажется, Дехтер еще никогда его так не задевал. Он тихо поднялся. Боль и усталость отошли. Непонятно, что у него было на лице, но Дехтер насмешливо произнес:
– О-о-о! Ща-а-ас будет что-то интересное…
