По труднообъяснимой логике в число праздничных поводов партизаны записали и поминки по трем товарищам, погибшим накануне в схватке с дикими диггерами. Сами похороны уже состоялись, а теперь настал черед поминальных речей о долге, чести и подвиге. Сидевший недалеко от Радиста Лекарь грустно прокомментировал:
– Гулять – так гулять! Умеют тут причину для веселья найти, мать твою…
К Радисту подошла Светлана, слегка тронула его за плечо, чтобы он подвинулся на своей табуретке, и села вплотную к нему. Спиртного девушка, видимо, не пила, во всяком случае, от нее не пахло этой гадостью, которую Радист заставил себя проглотить не без труда. От нее пахло теплом, юностью и еще чем-то совершенно нереальным в этом мире, чему Игорь не находил названия.
– Ты знаешь, всем нам трудно поверить, что где-то есть другая жизнь и там нет верхних лагерей…
Радист повернул голову и посмотрел на Светлану. Она показалась ему необыкновенной. Может быть, потому что это была первая девушка, на которую он смотрел так близко. А может, потому что она и была необыкновенной. Во всяком случае, таких серо-зеленых глаз, приподнятых к вискам, он раньше не видел. Она, как и все здесь, была худа, но чуть выступающие скулы и бледность не портили лица девушки. Светлые прямые волосы сейчас были собраны у самых корней какой-то простой резинкой, и девушка иногда смешно теребила этот хвостик своими тонкими пальцами. Когда же она улыбалась, глаза становились совсем узкими, делая ее похожей на лису. В отличие от большинства партизанок, Светлане удавалось сохранить опрятный вид. На ней были застиранные джинсы и чистая клетчатая рубашка. Радисту не верилось, что она – одна из смертниц, которую тоже ждет верхний лагерь.
– А сколько тебе лет?
– Мне – двадцать…
– Тебе осталось только три года?
– Целых три года! По нашим меркам это немало.
Девушка печально улыбнулась. Радисту не хотелось продолжать, и он решил перевести разговор:
– А что укололи той девушке?
– Опий. Верхние лагеря кроме картофеля выращивают мак, из него делают опий.
– Наркотик?
– Да. Здесь он используется только в медицинских целях – как наркоз и обезболивающее. А в Верхних лагерях он разрешен всем в неограниченных количествах.
– Ты хочешь сказать…
– Понимаешь, через два-три года жизни в верхнем лагере, а иногда и раньше, организм человека начинает разваливаться. Они испытывают почти постоянную боль. Выход один – наркотик.
Партизаны, охмелевшие от своей браги, позабыли все остальные поводы и перешли к чествованию пришельцев из Московского метро. Заплетающимися языками они объявили появление москвичей знаком свыше и свидетельством скорых перемен в их жизни. То, что своих гостей они принудительно обезоружили и еще совсем недавно допрашивали в верхнем лагере, решая, не пустить ли их в расход, сейчас уже никого не смущало.
Светлану позвали, она вспорхнула и исчезла в толпе. Кудрявцев удивленно рассматривал незанятый им узенький край табуретки, на котором только что сидела эта хрупкая девушка. Надеясь, что Светлана еще придет, он не решался занять ее «территорию» и даже немного подвинулся к другому краю. Радист для себя уже четко определил, что Светлана – это единственный объект Муоса, который ему понравился. Все остальное ужасало или вызывало сомнение.
У местных начались танцы. Полтора десятка голосов громко запели, выводя мелодию, под которую еще несколько парней и девушек сыпали речитативом на каком-то местном наречии:
