Впрочем, он ненадолго пережил людей, которых оставил умирать.
Соседи, у которых надеялся поселиться бывший начальник Аэропорта, Сапера не приняли. Более того, на Орджоникидзе – станции буйной, известной своими вольными нравами, шумными притонами и скорым на расправу народом, – возмущенная общественность свершила самосуд.
Саперу выдали старый противогаз с фильтром, выработавшим свой ресурс, и пистолет с единственным патроном. Затем выставили на поверхность. Хочешь – сразу стреляйся сам. Хочешь – отстреливайся от мутантов, чтобы потом все равно подохнуть.
Какой вариант выбрал Сапер, так и осталось тайной. Но сталкеры с Орджоникидзе вскоре нашли окровавленные ошметки его защитного костюма, растерзанный противогаз со смятым фильтром, пистолет и стреляную гильзу.
Люди в Аэропорт больше не пришли. Никто попросту не верил, что можно выжить на самой окраинной станции, отрезанной от остального метро. А вот Илья жил.
Его не понимали, его сторонились и чурались, его откровенно побаивались. И даже в его старое прозвище Колдун вкладывали теперь новый смысл. Но Илье было плевать.
С ним были Оленька и Сергейка. И за них нужно было мстить. Месть стала смыслом его жизни. Месть помогала жить и поддерживала в трудные минуты.
«Разве тебе не в кого больше стрелять?» – спросила его в тот страшный день Оленька.
Было в кого, еще как было! Посчитаться с Сапером Илья уже не мог, но объектов для мести с избытком хватало и без него. На поверхности – сколько угодно. Те же жабоголовые. Да и не только они.
Жабы являлись лишь частью того зла, которое загнало людей под землю, которое заставило зачать и родить Сергейку в вечном мраке, которое лишило сына нормального детства и которое в итоге отняло у Ильи семью.
Иногда его просто распирало от желания вывернуть наизнанку весь этот паскудный мир. Поэтому он и выходил каждый день на поверхность. Поэтому главной целью его вылазок было не собирательство, как у остальных сталкеров, а охота, отстрел и уничтожение. Это создавало хоть какую-то иллюзию полезности его существования.
Раньше мутантов, хозяйничающих наверху, Илья ненавидел и боялся, как все. Теперь страх ушел. Теперь осталась одна только ненависть.
Теперь пусть они боятся его.
* * *
– Ну, все, дорогие мои, я пошел…
Бросив прощальный взгляд на кресты, Илья отступил от края платформы. Освещая путь масляным светильником, он направился к эскалатору.
Как только кресты и могилки растворились во мраке, Сергейка и Оленька заговорили снова.
– Пап, принеси, что-нибудь. Не забудь, ладно?
– Обязательно, Сергейка.
Илья обошел грибные плантации в старых заплесневелых ящиках. Их было немного: ему одному много не требовалось, а Оленька и Сергейка вовсе обходились без пищи.
– Илюша, возвращайся поскорее, пожалуйста. Я так волнуюсь, когда ты уходишь.
– Я ненадолго, милая. – Он улыбнулся.
Надел противогаз и перчатки. Набросил на голову и затянул капюшон сталкерского плаща.
– Совсем-совсем ненадолго. – Голос из-под тугой резины зазвучал глухо, как чужой. – Быстро обернусь. Я только туда и обратно.
Илья еще не знал, как сильно он ошибается.
