– Эй, ты чего кричишь, а? Ну не кричи, пожалуйста, а то мне страшно.
Я с трудом сажусь в кровати, разлепляю вчерашние глаза. Вчерашние – потому что заплаканные. Потому что до сегодняшних – счастливых – ещё дожить надо.
Перед кроватью сидит Ромка, он поджал свой маленький хвост, вид у него жалобный.
Я протягиваю руку, провожу рукой по короткой жёсткой шерсти, чтобы понять – в своей ли я жизни на самом деле.
– А где Агатка? – спрашиваю непроснувшимся голосом.
– На кухне, – отвечает он и начинает счастливо вертеть хвостом и приседать. – Мы с ней испугались, что ты кричишь во сне, она пошла тебе молоко с мёдом греть.
– Это ещё зачем? – я вытягиваю шею, чтобы хотя бы краешком глаза увидеть, чем занимается эта пигалица на кухне.
– Она сказала, что тебе надо что-то там забыть. Какую-то нелепую Зою.
– Отчего же нелепую, – усмехаюсь я. – Она не более нелепа, чем я.
– Ну, значит, не нелепую, – быстро соглашается Рома и пытается запрыгнуть ко мне в кровать. – Давай лучше поиграем, а?
Я глажу его по спинке, кручу уши, пропуская их между пальцев, вспоминаю то, что забыть невозможно.
– Привет, – говорит Агатка, и голос её виноватый.
Она сегодня прозрачнее, чем обычно. И глаза грустные. Совсем вчерашние глаза.
Агатка скидывает голубые башмачки, усаживается на край кровати, я укутываю её озябшие ножки, обхватываю личико ладонями.
– Погоди меня любить, – говорит она серьёзным голосом. – Сначала выпей вот это.
В её руках моя любимая чашка с райской птицей, от чашки идёт пар, молоко с маленькими солнышками масла покачивается, вздыхает, просится в рот.
– Чего ты там намешала? – спрашиваю я с подозрением.
– Пей, не бойся, – она вздыхает. – Рецепт совсем простой – молоко, мёд, масло, мята.
– Мята? – удивляюсь я.
– Ну мята, мята. По-нашему – трава забвения.
Я отпихиваю от себя чашку, смотрю на неё строго.
– Не хочу забвения. Хочу – как ты. Всё помнить.
– Что ты, что ты, – машет она на меня испуганно руками. – Как я – нельзя. Совсем нельзя. Пей говорю.
– Но мы так не договаривались, – пытаюсь сопротивляться я.
– А мы вообще не договаривались. Пей.
Мне кажется, будто я слышу мамин голос. Пью. Сворачиваюсь калачиком, почти, как Рома. Скорее бы заснуть. Скорее бы забыть. Потому что, если нет…
– Скажи, а кто сейчас с Зоей? Она не одна? Генка о ней заботится? – я поднимаю голову, с тревогой оглядываюсь вокруг.
– Заботится, заботится, – ворчит моя пигалица. – Ты спать собираешься?
За окном так черно – хоть перо макай, сплошная чернильница. Ромка спит у меня на подушке. Агатка допивает молоко из райской чашки, смотрит на меня не мигая.
– Ей не очень больно?
– Не очень. Ей, если хочешь знать, совсем не больно.
– Вот и хорошо, – киваю я. Задумываюсь. – Знаешь, эта Зоя… Она красивая. Только очень уж в себе не уверена. Это из-за него, да?
– Не знаю, – равнодушно бросает Агатка. – У неё своя Агатка есть, вот пусть и беспокоится. А то разленилась, понимаешь.
– Кто разленился? – оживляюсь я. И сна у меня – ни в одном глазу, между прочим.
– Агатка её – вот кто. Тюха. Тюха и есть, – Пигалица сердито машет рукой. – Среди нас, Агаток, редко такие встречаются.
– Тюха? – я снова сажусь в кровати, готовая болтать хоть до рассвета. – А кто это?
