«Всё-таки ты забавный», – подумала я, и Рома пособачьи кивнул. – Молодец Агатка.
Утренняя прогулка была короткой, холодно, да и на работу надо, к вечеру же выпал мокрый снег, а я вернулась такая уставшая, что…
– Что, никуда не пойдём, да? – тоскливо прошептал Рома, и мне стало стыдно.
– Отчего же, – бодро ответила я. – Обязательно пойдём. Подожди, вот только утеплюсь.
Я натянула ещё одну пару штанов, напялила толстые варежки, обмотала шерстяным розовым шарфом шею.
– Пошли, шантрапа, – оглянулась я на Рому, увидела его сияющие глаза и подумала вот так: «Счастье есть. Наверное».
Щенок тявкнул в ответ что-то похожее на: «Ещё бы! Со мной не пропадёшь».
И мы вышли во двор.
То есть вышел Рома. Да так стремительно, что поволок меня за собой без всяких там сантиментов. Моя правая нога смешно вывернулась, несмешно хрустнула, попа нащупала ступеньки крыльца и даже по ним проехалась, вжик – и…
Первая мысль: «Господи, сейчас в больницу, а я одета, как чучело».
Вторая: «Ну и за что мне это наказанье?».
Третья: «Как быть с Ромой, если всё-таки операция?»
В ответ на мои три мысли, ко мне понеслись тридцать три Ромины – и прости, и ой-ой-ой, и все сюда, на помощь!
Помощь подоспела на удивление быстро.
Чрезвычайно хмурый мужчина невысокого роста, в чёрном пальто нараспашку, длинный шарф, чёрные усы, мохнатая шапка, протягивал мне руку, что-то говорил, пытался снять с себя эту самую шапку и усадить меня на неё, словом, суетился, а я это не люблю.
– Оставьте меня, бога ради, – сморщила я и без того недовольное лицо. – Что вы суетитесь? Никогда не видели падших женщин? То есть, я хотела сказать, падающих?
Мужчина захохотал и сразу перестал быть хмурым и невысоким. Шапке под моей попой стало тепло. На абсолютно лысую голову стали нахально усаживаться снежинки.
Вдруг показалось, что я знаю его всю жизнь.
– А то! – подскочил ко мне Рома, стал лизать в лицо и завилял хвостом так, что стало казаться, что у него их сразу несколько.
– А то! – на всякий случай повторил щенок. – Может, и не всю жизнь, но ведь всё ещё впереди, правда?
Боль куда-то ушла. Может, она испугалась хмурого мужчины?
– Меня зовут Геннадий, – сказал он неожиданным басом, и шапке под попой стало не только тепло, но и уютно.
– Спасибо Агатке, – тявкнул Рома, и я перестала стонать.
Оказывается, всё это время я жалобно стонала.
Оказывается, перелом это может быть весело.
Потом. Если поехать в больницу втроём. Мы и поехали. Ну не оставлять же Рому одного дома.
Надо же… Геннадий.
Интересно, хорошо ли он варит кофе?
Той зимой у меня на пятках выросли крылышки.
Но это потом, когда сняли гипс. Зато шесть недель с гипсом показались мне лучшими неделями в жизни.
Из-за Геннадия, конечно.
Каждой из нас когда-то встречался по жизни такой вот Геннадий.
– Ах, Рома, Рома, – шепчу я, – и зачем ты тогда ушёл?
Вожу пальцем по замёрзшему окну. Не вытираю слёз.
Я плачу не по Роме. Я плачу по спокойной налаженной жизни, ни взлётов, ни падений, дом – работа, живи – набирай вес.
А что теперь?
Рома-щенок встаёт на задние лапы, передними гладит меня по ногам, цепляется за край халата, будто я его последняя надежда. Последняя надежда на что? На крышу над головой? На вкусную косточку? На любовь?
– Как ты думаешь, что такое – любовь?
Мой вопрос скачет от окна к дивану, как тугой резиновый мяч, промахивается, отскакивает от стены, не задевая мужчину.
Он делает вид, что не слышит. Перебирает струны, наклонив голову к плотному, загорелому телу гитары.
