Получается, все люди в этом самом белке находятся или в состоянии восторга, или в состоянии ужаса, что, согласитесь, утомительно чрезвычайно. И непонятно сколько времени. Видимо, пока не расплатятся за все добрые и злые дела, так что ли?
Я не очень-то верю во все эти переселения душ, но мне интересно.
– Понимаешь, – говорит Агатка, уплетая кружевные блины с маком, – Там, конечно, чудесно, и всё такое, но Нино очень трудно привыкнуть к тому, что в любой момент она может оказаться внутри другого человека. Надо было мне заранее к ней наведаться, ещё до смерти, ведь бывает, что мы, Агатки, даём подготовительные курсы.
– А чего там привыкать? – позёвываю я, убирая посуду со стола.
Луна лезет в окно, уже перевалила своё пышное тело через подоконник, вот-вот упадёт белым лицом в сметану. Блин сворачивается в трубочку, макается в сметану с Луной на донышке, отправляется Агатке в рот.
Эта миниатюрная пигалица ужасно любит мои блины, а я люблю её баловать. Потому что любить и баловать – одно и то же – это мне сейчас пришло в голову, и я, пожалуй, это запишу.
– Дело в том, что Нино в жизни натворила много глупостей, – качает она головой. Она качает головой так, что рыжие кудряшки подпрыгивают, – и теперь ей непросто. За всё надо платить, понимаешь? Чтобы потом, когда попадёшь наконец на Маковые Поля…
И Агатка начинает с упоением рассказывать про Маковые Поля, которые и есть, по её словам, настоящее счастье.
«В каждой из нас есть немного рыжего, немного тигрицы», – думаю я, глядя на её кудряшки, и улыбаюсь.
Судьба бедной Нино волнует меня куда меньше моей. Хотя попробовать пожить за другого было бы интересно. Например…
Меня обдаёт жаром, а потом холодом.
Например – за Зою. Я представляю себе трёх кошек, просторную кухню, полотняный передник с петухами, говорящего попугая. А ещё – я представляю себе Генку совсем рядом. И каждый день. Ну-ка, нука, что там говорит эта девчушка?
– Посуди сама, – продолжает Агатка. – Нино в прошлом сделала целых три аборта.
Девочка передёргивает плечами, съёживается. – Не хотела бы я сейчас быть на её месте. И ведь ничем не могу помочь, понимаешь?
Она возит последним блином по тарелке. И такая бледная вдруг.
Я беру Агатку на руки, несу в ванну, купаю, вытираю, укладываю, баюкаю, но она никак не убаюкается.
– И зачем я не пришла к ней раньше? – шепчет моя маленькая девочка. – Пришла бы, предупредила.
Вечно я опаздываю.
– Зато ты не опоздала ко мне, – улыбаюсь я.
Хмурится.
– Что не так, пигалица моя? – спрашиваю я нежно.
– Всё так, всё так, – бормочет она. И, после долгой паузы:
– Скажи, а может, это всё неслучайно?
– Что неслучайно?
– То, что мы встретились? Может, мы для того и встретились, чтобы я исправила то, что мне не удалось исправить с Нино?
– Очень может быть, – говорю я спокойно, но спокойствие моё похоже на кожицу вулкана – вот-вот затрещит и разорвётся.
– Ты-то тоже хороша, – ворчит Агатка, и я согласно киваю, лишь бы не спугнуть поток её недетских мыслей. – И дался тебе этот Геннадий.
Она поднимает голову, смотрит на меня прозрачно, будто читает всё мои мысли, даже эти, да.
Потом вздыхает, совсем как взрослая, и:
– Ладно, давай попробуем. Я помогу тебе, может, это убережёт тебя от новых глупостей. Но учти, вся ответственность на тебе, договорились?
Я хватаю её в охапку и начинаю кружиться по комнате.
Комната кружится тоже.
Ромка смотрит на нас заворожённо. Он тоже всё понял, и он не против, наоборот.
