– Почём же мне всё помнить? – он хмуро смотрел на Степана Фёдоровича.
Чувство, которое испытывала Катя к гостю, стало постепенно передаваться Гене. – А я вас будто бы помню ребёнком, – с деланным задором сказала Нина. – Это вряд ли, – стеснительно улыбнулся Домрачёв. – Я ребёнок был замкнутый: не общался со сверстниками.
– Кстати говоря, Степан, – обратился к нему Гена, почесав затылок, – раз мы за дядю Жору заговорили. Ты мне скажи: тебя на могилку-то свозить? Хоть попроведаешь старика.
– Когда? Мы же на рыбалку, – сказал Домрачёв, будто они собирались ехать не на рыбалку, а на миссию по спасению человечества.
– Ну что тебе рыбалка? – возмутился Гена. – Упёрлась? Съездим на кладбище, а потом и на рыбалку поспеем. Дядька ж, как-никак, родной.
– И я б съездила проведать, – скромно вмешалась Катя.
– Да я ж всеми руками за! – помешкав, выпалил Степан Фёдорович. – Я просто думал, может, тебе, Ген, срочно надо, на рыбалку-то.
– Какая же срочность? – спросила Нина и замахала полотенцем. – Этому, – взглянула она на мужа, – в голову как взбредёт фигня всякая. Никакой срочности, Степан Фёдорович. Съездите, в самом деле, дядьку-то уважьте. – Конечно, съездим, – убедительно сказал Домрачёв и почесал свои усы. – Тогда собирайтесь, – сказала Катя, вставая из-за стола. – Я-то уже одета.
Гена погрузил в «Газель» рыболовные снасти, складные стулья и сумку с едой, захлопнул двери и подошёл к Степану Фёдоровичу, стоявшему возле капота.
– Куришь, Степан? – спросил он.
– Не шибко, – ответил Домрачёв. – Иногда, бывает, когда выпью или когда стресс какой.
– Ну вот, закури тогда, на, – Гена протянул гостю сигарету, и он засунул её в заросли своих усов.
– Зажигалки-то не будет? – стеснительно спросил Степан Фёдорович у дымящего Гены.
– Ах, задумался, – затараторил Гена и стал стучать себе по карманам. – На, – протянул он спичечный коробок Домрачёву.
Тот, прежде сломав две спички, закурил и мечтательно загляделся на сосновые деревья, выстроившиеся стеной у горизонта. Набирал полные щёки табачного дыма и томно выпускал его. – Хорош тулуп, – похвалил Степан Фёдорович выданное ему снаряжение. – А то ж, – безучастно произнёс Гена. Выбросив сигарету, он заговорил с нарастающей живостью. – Одета она уже! Ну конечно! Сколько же ждать можно!
– Да ничего, – заулыбался Домрачёв. – Пока прогреется.
– Не в том дело, Степан, – сказал Гена, задрав верхнюю губу, и быстрым шагом пошёл к дому. – Кать! – кричал он на ходу. – Сколько ждать можно? Выходи давай! А Кать!
Катя просовывала ноги в сапоги и, хотя слышала кричавшего отца, ничего не отвечала. Он продолжал её звать, и заволновавшаяся Нина, глянув на мужа через косое окно в сенях, замахала ему руками и одними только губами беззвучно прокричала: – Идёт она! Чего разорался?
В точности понять, что прокричала жена, Гена не смог, однако посыл был ему ясен. Он отчего-то сильно волновался, а когда он волновался, то страдал не только сам. Волнение распространялось и на его близких. Махнув рукой на жену, он пошёл обратно к Домрачёву и недовольно доложил ему:
– Идёт она.
Только Гена сказал это, как из дома, держа в руках искусственные цветы, вышла Катя в длинной дублёнке с капюшоном. Подойдя по хрустящему снежку к отцу, она буркнула ему:
– Терпеливее надо быть.
Но он ничего не услышал из-за лаявшего пса.
Катя передала Домрачёву два выцветших бутона и сказала: – Поло́жите на могилку.
