Мушкетёр - страница 10

Может показаться странным, что слово «евреи» не вызывало у меня воспоминаний о великих и древних царях, воинах, пророках – хотя я достаточно долго штудировал Писание под присмотром отца Амвросия. Но нет – Давид, Соломон, Исайя в моем представлении связаны были больше с нынешним христианским миром. Евреями же были ростовщики, торговцы и ремесленники, о которых рассказывали всякие мало привлекательные истории. Впрочем, и их-то, эти истории, я слушал вполуха.

Остановился я лишь на опушке леса, пробежав добрых два лье. Только здесь наконец-то я перевел дух и попытался привести в порядок собственные мысли. Мне это давалось с трудом. Я не хотел быть евреем, я не хотел этого позорного положения! И чем больше я думал над словами отца, тем сильнее становилось мое желание бежать. Бежать из этого дома, от этого прошлого. Я понимал, что между мною и службой в королевской гвардии отныне вставало темное происхождение. Но, в конце концов, я надеялся добиться желаемого своими достоинствами! Я прекрасно ездил верхом, стрелял из мушкета и пистолета, фехтовал, плавал и бегал – словом, хорошо владел теми пятью искусствами, которые составляли основу подготовки мушкетера[1]. И значит, поступив на военную службу в обычный полк, я буду вполне способен показать себя настоящим солдатом – а там смогу перейти в гвардейскую роту. Конечно, я понимал, насколько этот путь окажется сложнее и, возможно, дольше. Но даже смерть на поле брани представлялась мне сейчас соблазнительнее любого будущего, так или иначе связанного с отцовским домом и этой ужасной подземной комнатой, пол которой покрыт ровным слоем речного песка.

До позднего вечера я, углубившись в лесную чащу, бесцельно бродил меж деревьев и кустарников. Дальнейшая жизнь теперь, после разговора с отцом и тех постыдных тайн нашего семейства, о которых я узнал, представала напрочь лишенной смысла. Я задыхался, словно воздуха мне не хватало. Наверное, так чувствуют себя рыба, подсеченная удачливым рыболовом. Ярость требовала выхода, и я принялся рубить шпагой молодой кустарник.

Не могу сказать, что это помогло, – я нисколько не успокоился, но изрядно устал. Едва не сломав клинок случайным ударом по камню, поросшему мхом, я, наконец, остановился. Спрятав шпагу в ножны, я сел у большой липы и оперся спиною о теплый шершавый ствол. Вместо бесцельных прыжков и невнятных возгласов следовало подумать о том, что делать дальше. Господин Авраам де Порту справедливо пользовался репутацией человека твердого. Я даже не надеялся его переубедить. Да, кроме того, в открывшихся обстоятельствах это казалось бессмысленным. Но принять просто и покорно и новости, и уготованное отцом будущее я не мог и не хотел. Оставалось одно: отказаться от прошлого и нарушить волю отца. Нынче же на рассвете покинуть Ланн, никому ничего не говоря и полагаясь в дальнейшем только на собственную удачу, в которую я верил так же, как и все мои сверстники. Будут ли от меня требовать документы о дворянском происхождении, я не знал. Если даже так – что мешает мне сочинить истории о краже или чем-то в этом роде? И кто осмелится упрекнуть меня в том, что я ношу красные каблуки[2], не рискуя напороться на мою шпагу? Нет, это обстоятельство смущало меня куда меньше, чем отсутствие денег.

Решение меня немного успокоило. Уже без особой спешки я вернулся домой. Отец уехал по делам к нашим соседям – господам де Баатц, чье поместье находилось примерно в четырех лье от Ланна. Об этом, к большому облегчению, я узнал от конюха Гийома. К облегчению – потому что я побаивался встречи с отцом и возможного нового объяснения. В глубине души я все-таки испытывал некоторое смущение от того, что собирался бежать из дома. Кроме того, отец мой был чрезвычайно проницательным человеком, я же, напротив, наивным и несдержанным. Вряд ли мне удалось бы утаить от него свой план.