Его лицо, яростное и решительное, подкрепляло угрозу. Уже через какой-то миг по мраморному полу зазвенели брошенные шпаги, а кое-где глухо стучали пистолеты. Люди торопливо стаскивали через голову перевязи, мешая друг другу, поторапливая соседей:
– Живей, что вы копаетесь? Они же начнут стрелять!
Д’Артаньян видел, как герцог с принцем, поддавшись общей панической суете, содрали с себя перевязи не хуже прочих и отбросили шпаги подальше. На лице красавчика Гастона уже не было другого выражения, кроме откровенного страха. Принц, правда, держался чуточку спокойнее, он сверкал глазами исподлобья и громко скрипел зубами, но со шпагой расстался столь же проворно, прекрасно помня, должно быть, разницу меж отвагой оправданной и бессмысленной. Любой человек с мало-мальским опытом вооруженных стычек мог бы очень быстро понять, что у застигнутых врасплох заговорщиков не было ни единого шанса, – как водится: страх и внезапность превратили орду убийц в скопище разобщенных трусов, где каждый был сам по себе и чувствовал себя невероятно одиноким. А потому заботился в первую очередь о сохранении своей жизни, единственной и неповторимой…
А противостояло им не менее шестидесяти гвардейцев, спаянных в единое целое волей своего капитана и готовых по первому знаку устроить резню, которую долго помнила бы и обсуждала вся европа…
И тогда появился настоящий кардинал (Рошфор, так и не успевший снять маскарадную сутану, стоял со шпагой наголо). Ришелье, не в красной кардинальской мантии, а в одежде для верховой езды и высоких ботфортах, вышел из почтительно распахнутой перед ним двери – совершенно спокойный на вид, чуточку мрачноватый, но от этого ледяного спокойствия несло плахой и железом. Твердо ставя ноги, он подошел к цепочке гвардейцев и какое-то время разглядывал замершую толпу разоблаченных заговорщиков. Под взглядом холодных светлосерых глаз одна за другой опускались головы, фигуры волшебным образом приобретали покорность и смирение, даже стонавшие раненые умолкли и постарались стать ниже ростом, опасаясь, что им будет уделено особое внимание. Как видел д’Артаньян, герцог с принцем не стали исключением – они напоминали жалких воришек, пойманных в бакалейной лавке разгневанным хозяином.
Ришелье посреди наступившей тишины произнес бесстрастно, не так уж громко:
– Любопытно бы знать, господа гости, почему вы все поголовно принимаете такое обхождение с вами, как должное? следовало бы ожидать, что хоть одна живая душа возмутится самодурством хозяина, обошедшегося с гостями столь неучтиво, вопреки всем традициям… Или вы справедливо полагаете, что с вами именно так и следует поступать?
– Ваше высокопреосвященство! – раздался чей-то отчаянный вопль. – Меня заставили! я не хотел!
Кричавший попытался пробиться через шеренгу молчаливых гвардейцев, но ближайшие к нему шпаги грозно придвинулись, и он, отпрянув, упал на колени, отчаянно вопя:
– Монсеньёр, господин кардинал! Меня заставили, я хотел сообщить вам все о заговоре, всех назвать, всех до единого! я просто не успел, так быстро все произошло… Можете не сомневаться, я бы непременно всех выдал! я не успел, не успел!
Стоявший совсем близко к нему принц Конде брезгливо поджал губы:
– Барон, черт бы вас побрал… Умейте проигрывать с достоинством, встаньте, наконец…
– Хорошо вам говорить! – совсем уж истерически завопил ползавший на коленях человек. – Вы-то королевской крови… Монсеньёр, сжальтесь, отделите меня от них! я простонапросто не успел выдать вам все!
